Экология Иерусалима. Избранные переводы современной израильской поэзии

О книге

В книге представлены избранные переводы классиков израильской поэзии второй половины 20-го века Дана Пагиса, Иегуды Амихая, Ионы Волах, лидеров поэзии на иврите сегодняшнего дня Натана Заха, Меира Визельтира, Майи Бежерано. Известный русский поэт Александр Бараш, живущий в Иерусалиме больше двадцати лет, составил эту небольшую антологию из своих переводов и эссе, печатавшихся на протяжении ряда лет в периодике: журналах «Иностранная литература», «НЛО», «Интерпоэзия», «Text-Only» и др. Книга названа по одноименному стихотворению Иегуды Амихая. Как пишет Александр Бараш, в своей работе он руководствовался тем, что цель перевода – «создание на родном языке органичного, но еще не существовавшего стихотворения, проявление новых возможностей внутри нашего сознания – повторяя путь, пройденный иным, но близким поэтом, писавшим на другом языке».

Автор

Коллектив авторов

#Зарубежная литература #Современная зарубежная литература #Зарубежная поэзия #Стихи и поэзия

Читать Экология Иерусалима. Избранные переводы современной израильской поэзии онлайн беплатно

Шрифт

Интервал

Дан Пагис

Конец анкеты

Жилищные условия: номер галактики, номер звезды,

номер могилы.

Вы один (одна) или нет.

Какой вид травы растет наверху

и откуда (пример: из груди, из глаза, изо рта и т. д.)

Имеете право на аппеляцию.

В пустом месте внизу – укажите,

как давно Вы проснулись, а также причины Вашего удивления.

Свидетельские показания

Нет, нет: они совершенно точно

были людьми: форма, сапоги.

Как объяснить. Они были – по образу и подобию.

Я – был тенью.

У меня другой Создатель.

И он в своей милости не оставил во мне ничего, что умрет.

И я бежал к нему, летел – невесомый, голубой,

примиренный, я бы даже сказал: извиняющийся:

дым к всесильному дыму

без тела и образа.

Написано карандашом в запечатанном вагоне

Здесь в этом эшелоне

я Ева

с сыном Авелем

Если увидите моего старшего сына

Каина сына Адама

скажите ему что я

Из цикла «Мозг»

В темной ночи черепа

он вдруг обнаружил,

что – родился.

Тяжелый момент.

С тех пор он очень занят. Он думает,

что он думает, что —

и все время крутится:

где же выход?

Если б были какие-то вещи, в каком-то

мире – он бы, конечно, их очень любил.

Он бы дал им всем имена.

Например: мозг.

Это я: мозг: я – это он.

С того момента, как оказался в изгнании, ему кажется:

можно было найти точку покоя.

Подозрение:

в мире черепа

кроме него самого – нет никого.

И тут же – еще одно подозрение:

толпа других сознаний закрыта в нем, как в тюрьме,

камеры переполнены.

Они откалываются от него, предают его изнутри,

окружают.

И он не знает, какое из зол

меньшее.

Ein leben

За несколько недель до смерти она стоит в рамке окна,

молодая женщина с элегантной перманентной завивкой,

о чем-то думает, смотрит на улицу,

на коричневой фотографии.

Снаружи смотрит на нее облако из середины дня

тридцать четвертого года, нечеткое, не сфокусированное,

но с ней навсегда. Изнутри

смотрю на нее я, мне четыре года, почти,

останавливаю свой мячик,

медленно выхожу из снимка и старею,

старею осторожно, тихо,

чтобы не испугать ее.

Итог

Наконец закончим морочить друг другу голову.

Поговорим прямо, по-человечески, глаза в глаза:

Родные и близкие, господа волки,

Что между нами, кроме кровной связи, а?

Встреча

Я левая рука.

Да что ты говоришь, а я правая,

кажется, мы уже встречались,

мы так похожи, ты в точности

моя противоположность.

Как, ты меня не помнишь?

Мы же вместе росли и любили

играть в войну, как в древности:

пять рыцарей справа, пять слева,

у всех шлемы из ногтей,

и битва (сейчас ты вспомнила?) всегда кончалась ничьей.

Потом мы выросли, сделали карьеру,

у каждой свои ногти,

царапины, уловки —

и вот в конце концов мы обе здесь,

сплетены красиво, как надо,

на животе нашего трупа. Какая встреча.

С этого момента будем жить вместе,

и даже создадим совместную фирму по выращиванию ногтей

по меньшей мере на две-три недели.

Диббук1

Уйди, выйди из меня, чего тебе надо?

Я вырвал тебя из горла,

вырезал из руки.

Это я, ты слышала, я.

Какого тебе в этой темноте? Уйди ты.

Я стер твою тень из своей тени.

Во всем мире нет места нам двоим.

Мне и мне.

Смешной вопрос

Как рассеянный профессор, который позвонил себе домой и спросил: «Я здесь, где я должен быть?», так же позвонил я и спросил: «Я Дан, кто я должен быть?», и по рассеянности не почувствовал, что линия занята.

Поиск

Звонок в дверь. Меня уже нет дома.

Я вернусь завтра.

Звонок. Меня уже нет в городе.

Я вернусь послезавтра.

Меня уже нет,

вернусь после конца света.

Теперь они ломают дверь.

Глупо. Ведь я не собираюсь

рождаться вообще.

Домой

Ночь, и часы на руке отстают. Рука виновата. Я сижу на краю крыши и спрашиваю (кого?), как добраться. Это зависит от выбора: ползти или прыгать? Когда-то здесь были ступеньки, снаружи по стене, они шли со двора на крышу. От них еще осталась память, зигзаг штукатурки, только память. И значит, нет выхода: я должен спрыгнуть. Я повисаю поближе к стене, стараюсь втереться плечами в штукатурку, чтобы не упасть, и падаю.

На углу двора по-прежнему ждет колодец, квадратный, массивный, с железной крышкой. Сверху, на башне лютеранской церкви, парит лунный циферблат: он давно потерял веру в меня и отказался от двух стрелок. Я не знал, что настолько опоздал.

Теперь, когда все потеряно, на меня опустился покой. Колодец дремлет, железная крышка постукивает под напором тишины. Я осторожно поднимаю ее: в круге воды, совсем рядом, плавает лицо луны. Оно откуда-то мне знакомо. Если я погружусь в него, точно вспомню, откуда.

Где

Я спрятался в комнате, но забыл, где.

В шкафу меня нет.

И нет за занавеской.

Нет в большой крепости между ножками стола.

В зеркале пусто.

На секунду показалось, что я в картине на стене.

Однажды, если кто-нибудь придет и позовет,

я отвечу – и узнаю: вот я.

Прятки

На заднем дворе мира

мы играли, он и я.