Это останется с нами

Накануне великого дня Жанна не спала всю ночь. Она поправила пучок и приколола вуаль слегка дрожащими руками, что сильно усложняло задачу. Она решила готовиться в одиночестве, хотя все настойчиво предлагали составить ей компанию. Она осознавала важность поворотного момента, который навсегда запечатлевается в памяти, и непременно хотела посвятить ему всю себя, без остатка. Июньское солнце, проникая через окно, заливало дубовый паркет спальни. Эта золотистая лужа была ее любимым местом в квартире. Она появлялась поздним утром, когда лучи протискивались мимо печных труб на крыше здания напротив. Жанна обожала топтаться на ней, ощущая ступнями нежное тепло. Однажды Пьер застукал ее, когда она стояла лицом к окну, закрыв глаза и раскинув руки, залитая светом. Совершенно голая. Ей было так стыдно, что захотелось просочиться в щели между паркетинами, но Пьер рассмеялся и сказал:

– Я всегда мечтал жениться на сурикатше.

Это было невероятное, оригинальное, почти безумное предложение руки и сердца. Четвертое с момента, когда они стали жить вместе. Предыдущие она отвергла, свирепо защищая свою свободу. Нежась в солнечном свете, соблазненная фантазией мужчины, принимающего ее странности, она сказала «да». Часы в гостиной подали голос, напоминая, что она опаздывает. Жанна бросила последний взгляд в зеркало и вышла из квартиры. Она решила пройти пешком две улицы до церкви, наплевав на реакцию окружающих. На нее озирались. Какая-то молодая девушка сняла Жанну на телефон. Ее наряд привлекал внимание. Жанна ничего не замечала, одержимая единственной мыслью: через несколько минут она будет с Пьером. Наверное, он уже там, в красивом сером костюме, который она сама выбрала.

Паперть была пуста, все вошли внутрь. Жанна разгладила ладонями длинное платье, пытаясь унять дрожь. Ноги едва держали ее. Она надела на лицо улыбку и миновала деревянные двери.

Церковь была битком набита людьми. Скамеек не хватило, и по бокам расставили стулья, но многим пришлось стоять. Все смотрели на Жанну, а она медленно шла к нефу, глядя только на Пьера. Ей вдруг показалось, что сердце вот-вот вырвется наружу, проломив грудную клетку. Органист играл что-то незнакомое, хотя она выбрала «Аллилуйя» Леонарда Коэна. Священник стоял за алтарем, сцепив пальцы в замок.

Движение справа привлекло внимание Жанны. Сюзанна жестом указывала ей на свободное место на первой скамье. Она улыбнулась и пошла дальше – к мужчине, которого любила.

Музыка смолкла, когда она оказалась рядом. Стало тихо. Жанна долго смотрела на лицо Пьера. Длинные ресницы, круглый подбородок, прямой лоб. Она всегда любила смотреть на него, черты его лица стали ее пейзажем, лучшим украшением жизни. Как ей теперь обойтись без него? Священник откашлялся, готовясь начать церемонию. Она мельком улыбнулась ему, вспомнив отца Мориса, который пятьдесят лет назад обвенчал их в этой церкви, подняла черную вуаль, взялась за гроб, наклонилась и запечатлела на губах мужа прощальный поцелуй.

Я нашел старую тачку. Какой-то парень спросил, можно ли повесить рекламу в булочной. Я как раз глазировал кофейные эклеры.

Он сказал Валери: «Это срочно, мне очень нужны деньги».

Она отказала – ненавидит, когда прилавок завален бумагами, и всегда посылает людей с рекламными листовками или объявлениями куда подальше. Я догнал мужика уже на тротуаре. Его внешность – часто мигающие глаза и ладони размером с лопату – вызывали скорее желание сбежать, чем довериться ему, но он нуждался в бабках, а я в обиталище…

Он ждал на стоянке после закрытия. Памятуя про объявленную цену, я не ожидал ничего хорошего, но это оказалось хуже самого худшего. Белый «Пежо-205», одно крыло помято, остальные немногим лучше. На капоте и багажнике пришпандорен логотип «Феррари». Заднее стекло сплошь залеплено наклейками всех цветов и размеров. Я попросил показать двигатель – капот еле открылся, но с места машина тронулась, а остальное не имело значения.

– Сто евро, – предложил я.

– Триста – и это не обсуждается, – ответил он.

– Твоя развалюха далеко не уедет, не стоит она трех сотен.

Его глаз судорожно заморгал – похоже, он угрожал мне на азбуке Морзе.

– Я сказал «не обсуждается», так что не отнимай у меня время. Берешь или нет?

Я еще раз обошел машину и проверил сиденья, они оказались в приличном состоянии.

– Двести евро и один кофейный эклер. Все, что могу предложить, дружище.

Он опустил голову, и я посмотрел на его ладони. Лучше бы не отвлекался: одной оплеухой он мог бы отправить меня на орбиту, следом за Тома Песке[1]. Он протянул мне руку:

– Пусть будет 200, эклер оставь себе, я на диете.

Он зачеркнул свою фамилию в техпаспорте, и мы заполнили договор продажи. Он дважды пересчитал купюры, убрал их во внутренний карман куртки – треть моей первой зарплаты! – а перед тем, как уйти хлопнул меня по плечу так сильно, что я чуть не лишился руки. Бросив сумку на заднее сиденье, я приклеил букву «А» и стартовал.