Южно-Китайское море, Тонкинский залив.
Море было жёлтым – совсем как жёлтая тоска, заполнявшая душу капитан-лейтенанта Пьера-Жоржа Ледьюка. И невозможно понять, отчего оно сделалось таким – то ли от того, что в море отражается вечно жёлтое небо, то ли наоборот, воды, Тонкинского залива, куда выносят ил и глину мутные аннамские реки, речки и речушки, сами отбрасывают на облака этот болезненный отсвет. Да капитан-лейтенант особо и не пытался найти ответ. Он просто ненавидел это море, этот залив, весь Индокитай – ненавидел искренне, страстно, как может ненавидеть только уроженец Средиземноморского побережья, чьё детство прошло в рыбачьем городке где-то между Ниццей и Марселем.
Но – никуда не денешься, такова она, доля военного моряка. После того, как в сражении при Кайенне, состоявшемся три с половиной года назад, корабль, на котором тогда ещё лейтенант Пьер-Жорж Ледьюк состоял в должности старшего артиллерийского офицера, флагманский броненосец адмирала Кубрэ «Кольбер» был пущен на дно таранным ударом британского «Беллерофона», карьера Ледьюка выписала резкий поворот. Вместе с новым званием он получил свой корабль – вот этот самый колониальный крейсер второго ранга «Вольта». С ним он и отправился к берегам Индокитая – и ладно бы ещё во Французскую Кохинхину, в столице которой, Сайгоне, есть европейский, выстроенный в колониальном стиле квартал, и где белый человек может почувствовать себя… человеком. Так нет же – «Вольту» послали в самую что ни на есть проклятую дыру, в Тонкинский залив, и теперь бороздит эти осточертевшие воды выполняя приказ: патрулировать побережье на участке от устья Красной реки (Хонга, как называют её аннамиты) к северо-востоку, до самого Монгкая, что на границе с Китаем. Шестьдесят с лишним морских миль, побережья, изрезанные заросшими речными дельтами, многочисленные острова – немало для изношенной машины, едва-едва позволяющей развить одиннадцать узлов, да и то, не на дрянном китайском угле, от которого топки забиваются со скоростью прямо-таки неправдоподобной, а проектное давление в котлах, наоборот, не нагнать, как ни старайся…
– Паруса справа по курсу! – крикнул сигнальщик. – Дистанция – мили две с половиной, под самым берегом!
Капитан-лейтенант вскинул к глазам бинокль. Так и есть, джонка – три мачты, каждая несёт широченный, снабжённый многочисленными рейками паруса, украшенные то ли неразборчивыми рисунками, то ли иероглифами.
– Что скажете, мичман? – Ледьюк повернулся к стоящему рядом с ним на мостике вахтенному офицеру.
– Судно китайской постройки, несомненно. – бодро отрапортовал тот. – Водоизмещение – на глаз тонн двести-двести пятьдесят, немало по здешним меркам. Идёт гружёным под завязку, курс Зюйд-Вест, скорость около четырёх узлов. Тяжело нагружен, вот и тащится, как беременная черепаха. Контрабандисты, я полагаю.
Это Ледьюк и сам видел – палуба джонки между сильно задранными носом и кормой прогибалась чуть ли не до самой воды. А значит, в трюмах груз, и груз увесистый.
– Скомандуйте в машину добавить оборотов, мичман. – распорядился Ледьюк. – Идём ловить этих… контрабандистов.
Уже через час выяснилось, что мичман в своей оценке нисколько не ошибся, а наоборот, угодил в самую точку. Джонка, обнаружив французский крейсер, попыталась, как и положено контрабандистам, скрыться в мелководном проливе между островами. Но после двух практических снарядов, поднявших мутно-пенные столбы по курсу джонки и третьего, проделавшего здоровенную дыру в парусе, пришлось сбросить ход и принять досмотровую группу. И после первого же взгляда на содержимое трюмов стало ясно, что снаряды растрачены не впустую – джонка была загружена ящиками со старыми французскими игольчатыми винтовками системы Шасспо, патронами и прочей воинской амуницией. Нашлись даже две пушки – бронзовые, дульнозарядные, помнившие, надо полагать, ещё наполеоновские войны и Восточную кампанию в России.
Контрабанда, таким образом, была налицо. Правда, допросить самих контрабандистов не удалось – единственный, кто мог сойти за переводчика, штурманский мичман Мерсо владел кохинхинским диалектом языка аннамитов – а на нём жители тонкинского приграничья, из которых состояла команда «приза», говорить отказывались. Впрочем, может они, и правда, не понимали, подумал Ледьюк, в этой проклятой богом стране в каждой речной долине своя манера говорить, и жители двух соседних провинций зачастую не понимают друг друга. Но это, конечно, дела не меняло – факт контрабанды оружия, да ещё и явно краденого со складов, принадлежащих французской армии, налицо – а другого доказательства спешно собранному трибуналу и не требовалось. Правда, мичман Мерсо, которому поручили роль адвоката, заикнулся, что пойманных следовало бы доставить в Хайфон, чтобы допросить там по всем правилам, но председатель трибунала, в роли которого выступал сам капитан-лейтенант, это поползновение решительно пресёк. Не хватало ещё из-за такой ерунды мотаться туда-сюда, жечь уголь попусту! На предложение же отправить пленников в Хайфон вместе с захваченной джонкой, было отвечено, что для этого придётся выделять боцмана с тремя, самое меньшее матросами, а рабочих рук на крейсере и так не хватает. Не меньше четверти команды мается животами из-за того, что приходится пить воду из опреснителей – местная, взятая неделю назад в порту, успела протухнуть, и для питья более не пригодна. Так что джонку придётся потопить, сняв с неё часть груза в качестве вещественного доказательства; что же до самих контрабандистов, то и тут решение не следует откладывать в долгий ящик и вынести полагающийся за такое преступление смертный приговор. Впрочем, в Хайфоне их ждало бы то же самое, причём мерзавцы ещё и остались в выигрыше – там они закончили бы свои никчёмные жизни в петле, а здесь, на борту военного корабля их ждала почётная смерть от пороха и свинца. Капитан-лейтенант скрепил протокол заседания трибунала своей подписью, приложил корабельную печать с гербом Третьей республики – и всё, дело было сделано.
