1
К своему одиночеству Герман относился философски. Философия эта основывалась на довольно простом и незамысловатом умозаключении: все бабы – дуры. Опыт отношений твёрдо убедил Германа, что даже несмотря на редкие исключения, что существовали среди женской половины человечества, не стоит питать иллюзий, что философия его однажды даст течь и пойдёт ко дну.
Да, исключения ему попадались. И дурами они не были, да вот только как бы Герман ни старался, дураком всегда оказывался он. Женщины эти были опытны, умны и проницательны, обладали утончённым чувством юмора, а некоторые даже имели неплохой заработок, что существенно прибавляло им в самодостаточности и независимости. А Герман терялся на фоне этих особенных женщин, терялся, бледнел и скукоживался, как сдувшийся шарик, и потому приходил к единственно верному для себя выводу – эти тоже дуры, только ещё и напыщенные и самодовольные.
И всё-таки он тосковал. Тосковал по настоящей любви, по той, что придёт и рассмотрит все глубоко спрятанные качества его уникальной личности, отыщет скрытую сокровищницу, которую он бережно хранит для особенной женщины. Она явится, уверенно скомкает листочек с его устаревшей доктриной о бабьей дурости, бросит за спину, точно попав в мусорное ведро, и прильнёт к его груди, слушая биение родного сердца. Герман знал, что где-то существует такая душа, ей лишь нужно дать немного времени созреть, и тогда она станет готова нырнуть в отношения с головой, оставив своё прошлое позади.
Ещё он знал, что когда перестаёшь искать, то человек сам появляется в твоей жизни, поэтому Герман старался не искать. Ну разве что в часы, когда одиночество становилось особенно невыносимым, он позволял себе шерстить социальные сети в поисках подходящей особы, но только для того, чтобы ей самой легче было его найти. Для этого он выбирал кандидаток с достойными фотографиями и ставил под ними лайки, как бы говоря: «если что – вот он я, готов и в ожидании».
Практически всегда кандидатки неразумно молчали в ответ.
Важно отметить, что Герман обладал собственной трёхкомнатной квартирой, что досталась ему в наследство от почивших родителей, и считал данный факт определяющим в ценности своей личности перед толпой претенденток. Толпа эта существовала в его воображении и являла собой стадо разбежавшихся овечек, которые в силу своей глупости паслись везде, но только не на лужайке Германа, где травка была самой сочной и привлекательной. Возможно заблудшие овцы вели бы себя куда более сговорчиво, если бы он на первом свидании как бы вскользь упоминал о своих шестидесяти трёх квадратах, но Герман был а) скромен и б) осторожен – вдруг под овечьей шкурой прячется волчица со своими шкурными интересами. Поэтому большинство претенденток на место королевы его трёхкомнатного царства оставались в неведении, пока Герман не решал открыть завесу тайны достойнейшим из достойных, но даже тогда некоторые из них воротили носы, закладывая очередной кирпич в неприступную стену философии о женской глупости. Их, видите ли, не устраивал он сам, о чём одна или две сообщили ему в тот момент, когда взяли на себя оплату счёта в кафе и уходили, оставив Германа в недоумении вдыхать ароматы их дорогих духов. Тогда он откидывался на спинку стула и в очередной раз вспоминал об аксиоме «баба=дура», которая с каждым разом всё больше крепла и превращалась в непреложную истину.
2
Стоял ноябрь, вечер плавно перетекал в ночь. Холод, слякоть и колючий ветер совсем не способствовали романтичному настрою, но Германа это не останавливало – он шёл на очередное свидание. Шёл достаточно быстро, потому что мёрз, а мёрз, потому что решил не тратить деньги на общественный транспорт или такси. К тому же оделся он именно для свидания, а не для прогулок посреди ноября, но что такое несколько кварталов, если ты летишь на крыльях волнительного предвкушения? Ещё и сэкономил на дороге, а значит в случае неудачи и разочарования можно позволить себе лишнюю баночку пива, дабы скрасить очередной вечер в одиночестве.
Ветер дул. Залезал в уши, под свитер, леденил шею и запястья, что торчали из карманов. Ветер-гнида, ветер-паскуда, ветер-отморозок. Свистел меж голых ветвей, бил в лоб и выдувал из головы приятные мысли, задувая неприятные.
Герман злился. Ругал ветер за хладнокровие и издевательства, перекладывая на него ответственность за то, что шапка осталась дома, ведь негоже появляться на свидании в шапке, скрывающей густо намазанные гелем волосы.
– Сука, – шепнул Герман, и ветер сдул слово, будто его никогда и не было. – Мразь.
Идти оставалось не больше десяти минут, а если прибавить ходу, возможно, даже девять, и Герман ускорился. Он хвалил себя, что не стал покупать цветов – с цветами пришлось бы отморозить руку, а если незнакомка окажется очередной дурой, на сэкономленные деньки к пиву можно было бы заказать пиццу. При данном раскладе, даже разочаровавшись в свидании, вечер обещал быть уютным, и Герман в очередной раз похвалил себя за столь благоразумную дальновидность.
Светофор на перекрёстке замигал жёлтым, чтобы смениться красным, и не просто красным, а обещавшим Герману, что простоит он на этом перекрёстке не меньше двух минут. Очередная подстава, подлость судьбы, козни всевышнего, кем бы он ни был.
