В ушах звенел десяток цикад, постель подо мной то проваливалась, то поднималась, а то и вовсе начинала крутиться, как взбесившаяся карусель, вызывая у меня приступ тошноты. Все же я попыталась открыть глаза и едва не разревелась.
Другой мир и люди, в нем обитавшие, оказались бредом, а я по-прежнему в реанимации, вон стены светло-голубого кафеля, а что их едва можно разглядеть – так это не полумрак, разгоняемый свечами, а у меня в глазах темнеет.
– Дуня, иди, ты все равно ничем не поможешь, – прозвучал голос, обладатель которого, как и Дуня, совершенно точно не мог здесь находиться.
– Воля ваша, барин, но все же дозвольте мне с Настасьей Палной остаться. А то очнется, голубушка, а рядом ни одной родной души.
Виктор неразборчиво хмыкнул.
Стоп.
Это не кафель. Это шелковые обои на стене. А полумрак – потому что свечи.
Я обмякла, шумно выдохнув.
– Настасья Пална!
– Настенька! Слава богу, ты очнулась!
Две головы склонились надо мной, заслоняя и без того невеликий свет.
– Живой! – обрадовалась я.
– Да что со мной сделается, – проворчал муж, но мне показалось, что моя искренняя радость удивила его. – Дуня, иди за сладким чаем. Скажи кухарке, меда не меньше полстакана на стакан чая.
– Не надо этот сироп, меня и так тошнит, – простонала я.
– Ты будешь пить чай и есть конфеты, чтобы быстрее восстановиться. Или я запихну их в тебя силой.
– Только попробуй!
От возмущения я даже забыла, как мне плохо, и резко села – чтобы тут же, зажав ладонью рот, повалиться на бок. Не знаю, каким чудом мне удалось справиться с приступом тошноты. Но, едва он унялся, Виктор сел на край кровати, приподнял меня, прижимая к себе. Пришлось снова глубоко дышать, пока я не смогла раскрыть рот не боясь, что меня прямо сейчас вывернет.
– Если ты меня не отпустишь, я испачкаю твою белоснежную рубаху.
Рубаху, а не халат. Он куда-то выходил?
На самом деле я совсем не хотела, чтобы Виктор меня выпускал: рядом с ним было тепло и надежно, несмотря на тошноту.
– Ничего, прачка выстирает, – хмыкнул он. – Настя-Настя, как же ты меня напугала…
– Это ты меня напугал! – возмутилась я. – Хорошо, что этот урод промазал.
Муж потер грудь.
– Он не промазал.
– Что? – У меня даже голова перестала кружиться. – Ты ранен? И возишься со мной, вместо того чтобы лечиться самому?! Покажи немедленно!
– Я не ранен, и от синяков еще никто не умирал. В отличие от магического истощения.
– Не дождешься, – фыркнула я. – Оставить тебя молодым, богатым и свободным на радость всяким там посторонним барышням?
Я прислонилась к его груди и тут же выпрямилась, почувствовав, как он вздрогнул.
– Как ты можешь быть не ранен, если он не промахнулся? – Тошнота тоже куда-то делась, и в ушах перестало звенеть. – Показывай немедленно, что с тобой!
Волосы на затылке начинали шевелиться при мысли о возможном проникающем ранении грудной клетки в условиях местной медицины. Ни нормальной хирургии, ни ИВЛ, ни антибиотиков!
– Синяк. – Виктор вздохнул. Притянул меня к плечу, погладил по волосам. – Твой щит замедлил пулю, а потом она ударила в пуговицу, и этой пуговицы хватило, чтобы ее остановить.
– Покажи, – настаивала я. – А то знаю я вас, мужчин, к врачу пойдете, только когда копье, торчащее из спины, мешает переворачиваться в кровати!
– Когда это ты успела узнать «нас»? – Виктор отодвинулся, заглядывая мне в лицо.
– Наблюдая за живой природой, – не смутилась я. – Вот хоть на себя посмотри. Так сложно задрать рубаху?
– Ты – не врач.
Я скрипнула зубами, глотая ругательство. Я врач с двадцатилетним стажем, но в этом идиотском мире даже диплом подтвердить не могу! Никто не поверит моим знаниям – они слишком отличаются от здешних. С таким же успехом можно объяснять Ньютону основы квантовой механики.
Если женщин здесь вообще допускают в университеты. В нашем мире, помнится, с этим была большая проблема.
– И одного наблюдения недостаточно для выводов, – продолжал Виктор.
– У меня батюшка был перед глазами много лет. Пока матушка его в ежовых…
Я осеклась. Виктор уж точно не из тех, кто позволит жене держать себя в ежовых рукавицах.
– Я не твой батюшка. – В его голосе прорезалось раздражение. – Мне не нужна жена, которая будет контролировать каждый мой шаг.
«А может быть, тебе вообще жена не нужна?» – чудом не сорвалось у меня с языка.
– Я вполне способен сам разобраться со своими делами и со своим здоровьем и не намерен потакать твоему любопытству.
– Это не любопытство! Я беспокоюсь о тебе! – возмутилась я.
– Иван Михайлович меня осмотрел, заверил, что кости не сломаны, и назначил свинцовую примочку для скорейшего рассасывания синяка. Беспокоиться не о чем.
Похоже, действительно не о чем: будь рана серьезной, примочкой бы не ограничилось. Хоть что-то хорошее.
– Хотя, если бы ты действительно обо мне беспокоилась, не давала бы повода для волнений, как сегодня. Какого лешего… Чего тебя понесло в сад на ночь глядя?
– Ничего не на ночь, девяти еще не было! И не вали с больной головы на здоровую! Почему в твоем саду шастает кто попало как у себя дома?
– Ты меня спрашиваешь? – возмутился он. – Это я должен спросить, почему в моем саду шастают твои… поклонники!
