История одной переписки

1. Пролог.

Я считаю дни. Мой психоаналитик говорит, что это компульсия. Попытка купировать отчаяние или тревогу иррациональными ритуалами. Возможно. Сегодня две тысячи сто восемьдесят шестой. Я не веду какие-то записи. После пробуждения как будто срабатывает счётчик, и я знаю очередную цифру. Две тысячи сто восемьдесят шестой. Это очень большое число. 
«Дни до чего? – часто спрашиваю я себя. – До того, как эта моя жизнь закончится? До того, как что-то изменится? До того, как меня отпустит? До того, как ты вернёшься в мою жизнь?» 
Ответа нет. Ты не вернёшься. Не вернёшься – и мне пусто. Две тысячи сто восемьдесят шесть дней пустоты, наполненных имитацией успешности. К фасаду претензий нет. А внутрь я никого не пускаю. Неприглядное зрелище. Внутрь я не пускаю даже себя. Но как-то нужно жить дальше, и я совершенствую фасад. 
Чем там может отвлекаться взрослый мужчина? Я избирателен. Мой психоаналитик говорит, что это перфекционизм. Неспособность принимать несовершенства. 
Я избегаю близких связей, оборвав все старые. Но они неизбежно нарастают снова. Меня нельзя назвать общительным, скорее, ровно наоборот. Но привычка излагать обрывки мыслей вслух почему-то привлекает людей. Быть может, дело в мыслях. Сомневаюсь, что кто-то улавливает смыслы. Ты – ловила с полувзгляда. Я мог даже молчать. Ты их создавала. 
Теперь смыслов почти не осталось. 
Остались развлечения – работа, приятный лайф, путешествия, секс…  
Женщины… Это всегда было непросто. После тебя – мазохизм. Честно пытался создать что-то стоящее. Но есть некоторые детали… Я до сих пор ощущаю твои губы, когда просыпаюсь. Очень реалистично. А больше у меня не осталось ничего. Не хочу целовать другие. И достаточно уважаю себя, чтобы не делать то, чего не хочу. Табу на поцелуи – это не то, что готовы принимать женщины, которые могли бы быть интересны мне. Конечно, я нашёл выход… У меня есть нижняя. Красивая послушная девочка, которая внешне похожа на тебя. Я сохраняю дистанцию. Она не страдает и не требует большего. У нас хороший секс. Мои тело и психика сыты, а душа мертва. Но это тоже больно. 
Кто дал тебе столько власти надо мной, женщина? За что? Зачем? 
Нет, больше не анализирую. Этому я посветил первые восемьсот сорок. 
Я не религиозен. Но ищу в себе силы обращаться куда-то наверх, чтобы желать тебе счастья. Для этого действительно нужны силы. Потому, что моя жизнь вдребезги разрушена тобой, и я не могу найти ни одного повода, чтобы не ворваться в твою и не взорвать её, кроме данного себе обещания. 
Обещания никогда больше не появляться в твоей жизни.

Олег:

Женечка:

2. Глава 1 – Раздражение надо чередовать с болью. 

 На светофоре – красный. Рекламные баннеры пестрят безвкусным дизайном. Лёгкий дождь превращает пыль на капоте в грязевые ручейки. Рубашка липнет к спине от влажности. Душно... Сегодня бесит всё, что обычно кажется лишь фоном. Натирает её кольцо – широкая платиновая лента, оформленная рельефным меандром. «Навсегда, – говорила она, окольцовывая меня. – Вместе мы или нет, что бы ни происходило. Ты внутри меня, и ты – мой бог». Под металлом кожа горит. Пальцы машинально покручивают его. 
Богом я быть давно перестал, а кольцо осталось. Как напоминание о тех временах, когда чувствовал себя им. Падение с Олимпа не ломает костей. Но оно ломает. И сегодня опять накатило… 
Это – как хроническая зубная боль: жить можно, но всё раздражает. 
Толстый смуглый итальянец, притормозив в параллель, истерично долбит по клаксону. Мои глаза лениво рассматривают его. Наверное, это было бы приятно – озвереть, выйти и раздолбать всё, до чего достану через открытое окно его тачки. Наверное, это бы на несколько минут отвлекло меня от этого зудящего беспокойства. Но итальянцу повезло. Я – цивилизованный зверь, и, чтобы унять свои нервы, долблю не по чьим-то неприятным лицам, и не по клаксону, а по груше в спортзале. 
Разносчик еды предлагает что-то в открытые окна машин. Закрываю свои, включаю кондиционер и музыку. Слишком много людей. Сегодня плохой день. Даже собственная музыкальная подборка кажется мне назойливой. Проматываю каждый второй трек. 
Духота отступает… 
На перекрёстке перед выездом из города тоже слишком плотно. Съезжаю на обочину, чтобы не дёргаться в пробке. На часах почти пять, и скоро она рассосётся. 
Планшет. 
«Погода в Новосибирске». 
Есть особый кайф в том, чтобы тревожить больной зуб. Это усиливает боль, но снижает тотальное, всепоглощающее раздражение. Раздражение и боль нужно чередовать, иначе то или другое сведёт тебя с ума. Конечно, если не можешь избавиться от них. Я – не могу. 
Новосибирск – плюс десять, кратковременные дожди. 
Она любит осень и дожди. В ней столько солнца, что дожди ей к лицу. 
К фоткам на её аккаунте нет доступа. Только аватарка. Но я могу легко посмотреть их на странице её мужа. Он не так принципиален в этом вопросе. Стараюсь этого не делать. Там – семья. Она, он и маленькая девочка с её глазами. На всех. И она так счастлива на них, будто меня не существует. Но ведь я существую. Существую – это очень подходящее слово. Она живёт, а я существую.