В мутной воде у самого берега проплывало корыто. Обыкновенное деревянное корыто, треснувшее сбоку, слегка разбухшее. Всё в нём было бы обыкновенным, если бы не лежавший там человеческий палец…
* * *
В тот день пары в меде закончились до обеда. Заскочив домой перекусить, я отправился на Центральный рынок. В подвале трёхэтажного здания находилась сапожная мастерская, куда меня привело давно данное деду Юре обещание отнести в ремонт его ботинки. В ноябре он всегда вспоминал о зимней обуви и начинал по-деревенски основательно готовиться к холодам. Лично я холода не любил, но конец осени в этом году выдался настолько серым, что скорое наступление зимы совсем не расстраивало.
Получив квитанцию, я вышел на улицу, огляделся и издалека заметил знакомую рожу. Лопатин по кличке Лопата жил со мной в одном дворе. Был он рыжим и вечно каким-то грязным. Хотя ему уже перевалило за двадцать, выглядел подростком-переростком. Его родители нещадно выпивали, и тот с детства выживал как мог. Лопата стрелял у меня сигареты, оттого на улице мы здоровались, перебрасываясь парой слов.
Подойдя ближе, я увидел, что он стоит на углу не просто так. Перед собой он выставил картонную коробку с копошащимися в ней щенками.
– Покупаем! Питбули! – орал он. – Самая модная порода. Перегрызут горло вашим врагам! Лучший охранник – не надо тратиться на сигнализацию.
– Кто ж возьмёт такого волкодава домой, к детям! – бабулька, торгующая рядом вязаными рукавицами и носками, укоризненно покачала головой.
– А ты не каркай, старая. Курить есть, Иван-карман? – по привычке спросил Лопата, пожимая мне руку.
Я полез в карман, нащупал пальцами в пачке две последние сигареты и угостил его. Сам я попробовал курить лет в десять, как все мальчишки девяностых, наверное. Помню, нашёл сигареты у деда: такие, что вырви глаз. В старших классах все курили, чтобы казаться взрослее. А теперь это было просто дурацкой привычкой. Я курил, когда был в компаниях, но легко обходился и без сигарет, если рядом не было провокатора.
– Не знал, что ты собак разводишь.
– Да какое развожу. Это так… – махнул рукой Лопата. – Короче, хорошие люди попросили продать.
Все на нашем районе поговаривали, что Лопата трётся с парнями, контролирующими рынок. Я не знал и не хотел знать, чем они там торгуют, кого прессуют и кто всё это покрывает. Кажется, такие вещи в нашем городе были вполне естественными, но находились как будто за стеклянной перегородкой: занимались этим какие-то особенные маргинальные личности, а себя я считал парнем из хорошей семьи.
От погибших много лет назад родителей мне досталась не только квартира, но и объёмная библиотека, а дед пристрастил меня к чтению. Конечно, я не был прилизанным интеллигентом со скрипочкой под мышкой, но выразиться книжно мог и любил. У меня и братья были такими же книжными червями.
Лопата не знал, что прерывает мои мысли, потому продолжил:
– Сегодня на рынок какой-то бессмертный сунулся. Хотел на нашей точке собаками своими торговать. Ну, ему объяснили, что так нельзя. А этих, – он брезгливо кивнул на лысых щенят, похожих на крупных крыс, – в качестве извинения оставил. Я бы их выкинул с удовольствием. Двоих уже купили, а эти…
– Почём щенки? – раздалось сзади, я обернулся и увидел складчатого даже лицом мужика с борсеткой. Он принялся дотошно выяснять, подойдёт ли такая собака для охраны загородного дома. Лопата не выглядел знатоком собак, и я вмешался. Постарался расписать породу в лучших красках. У меня дома справочник по породам, и в детстве я любил рассматривать в нём картинки. Если честно, мне просто стало жаль этих крысят. Зная Лопату, я бы не удивился, вышвырни он их в первый попавшийся мусорный бак.
Моя речь произвела впечатление на потенциального покупателя. Щедрый борсеточник достал купюру и ухватил за загривок тигрового кобелька, который жалобно заскулил. Бросив «сдачи не надо», он растворился в толпе.
– Ну и лады! Спасибочки. А что делать с этой бракованной? – озадачился Лопата, любовно пересчитывая деньги и с недовольством поглядывая на последнего щенка.
– Чего она бракованная?
Лопата задумался, но быстро нашёл ответ:
– Ухо рваное, и вообще, вялая какая-то. Наверное, больная. Помрёт скоро, зуб даю. Выкину-ка я её, как думаешь? Скажу, что она того, – Лопата закрыл глаза и скривил лицо, высунув язык вбок. – Пошли, обмоем продажу.
Я глянул на дрожащего грязно-белого щенка и достал из кармана заначку на новые кеды:
– Давай её сюда.
Через полчаса мы сидели на берегу реки, молча пили пиво, наблюдая, как по воде скользят деловитые селезни. Глядя на них, становилось спокойнее: хоть кто-то точно знал, что надо делать и куда спешить. У меня за пазухой щекотно шевелился собачий крысёныш.
– Наверное, есть хочет. Надо идти домой, – заметил я.
– Ага, – равнодушно отозвался Лопата. Он никогда не спешил домой, потому что там его не ждала еда. Его вообще там не ждало ничего хорошего. При этом он непроизвольным жестом потрогал свой карман, и я понял: у него там кое-что припасено. Делиться он не хотел, да я бы и не согласился. Мой максимум саморазрушения ограничивался сигаретами и студенческими пьянками в общаге.
