Этой книги, которая занимает особое место в моей биографии, могло и не быть. Я написал текст о своем опыте преподавания музыки детям и отправил его в один из литературных журналов. Редактор, прочитав текст и в итоге так и не взяв его в журнал, предложил мне написать новый рассказ об особых людях и их взаимодействии с театром. Я давно хотел сходить на спектакль, где были бы заняты актеры с особенностями развития, но все откладывал. И вот этот день, который перевернул мое восприятие мира, наступил. Я, актер, режиссер, молодой писатель, жизнь которого наполнена театром, спектаклями, репетициями, вымыслом, одной большой и долгой иллюзией, попав в мир особых людей, столкнувшись лицом к лицу с его неприкрытой правдой, болью, верой и надеждой на лучшее, по-другому взглянул на свой путь, наконец увидев то, что так долго скрывалось от моих глаз. Так из одного рассказа родилась целая книга, наполненная долгожданными и совсем случайными, но, как оказалось, не случайными встречами с людьми, знающими не понаслышке, что такое мир особых детей, – педагогами, врачами, тьюторами, волонтерами. Мне было важно, чтобы эта книга бережно и деликатно делилась с читателями опытом, но не припечатывала их к земле, давала надежду, согревала, была рядом в трудные времена.
Вот уже скоро шесть лет с того момента, как я переехал в Москву. В Москве год – за два, а то и за три. За это время я успел сменить не один театр, из каждого я уходил сам, чем горжусь. Почему? Не знаю, но ведь гордиться в малых дозах – это полезно для организма. Я уходил оттуда, где мне переставало быть интересно. Интересно/неинтересно – два мерила моей жизни тогда и сегодня.
Был период, когда я не работал в театре, не играл новых ролей. Чтобы прокормиться, я занимался репетиторством. Я не искал эту работу сам, что-то приходило ко мне через моих друзей, которые советовали меня как умеющего работать с детьми чувака, что-то падало прямо с неба, и я до сих пор не могу понять, кто же меня порекомендовал этим довольно влиятельным людям.
Я учил их чадо музыке, вокалу, рассказывал, чем отличается чистая кварта от чистой квинты и почему они обе две такие чистые. Я придумывал песни, потому что мне было скучно петь заезженные детские хиты из книжек, написанных в середине девяностых. Помню одну из таких песен, которая родилась на коленке, перед уроком. «Привет, добрый мир! Я – маленький вампир. У вас в глазах испуг. Укушу кого-то вдруг». Они, мои ученики и ученицы, неоспоримо прекрасны, потому что они – дети, их разрушительная, порой экстремистская сила вызывает у нас, взрослых, снисходительную радость, умиление: цветы жизни, растите, ошибайтесь, разбивайте лбы и коленки, наполняйте знаниями об этом мире ваши стебельки, а мы будем ждать, когда все, что мы заложили в вас, даст свои щедрые плоды.
Маленькие вампиры моего сердца. Кто-то из них связал жизнь с музыкой, кто-то облегченно вздохнул, когда занятия наконец закончились и больше не продолжались. Обстоятельства сами складывались таким образом, что нам нужно было прекращать: то не было времени, то желания, то не было сил или финансовой возможности, и много других «не было».
Вчера сидел на лавке в районе метро «Трубная», ел шоколадно-банановый синнабон, параллельно листал книгу о цветоводстве в Питере, заляпал страницу шоколадным пальцем, пытался поправить ситуацию, сделал только хуже. Подумал, пусть будут теперь на странице мои папиллярные шоколадные линии. Если я не вернусь к этой книге, ее откроет моя дочь или сын и скажет: ну и свинья был мой папка. Пусть пройдут годы, пусть рождаются и растут дети. Мои, чужие, ваши, наши.
Вижу на детской площадке знакомое лицо. Не узнаю фигуру, вытянутую как струна, но лицо до боли знакомое. Моя ученица. Снимает с подружкой тик-ток и рассказывает о поп-ите. Я держусь и не покупаю себе поп-ит, хотя он, наверное, помог бы мне сейчас в моем нестабильном душевном состоянии. Поп-ит – не синнабон, он не превратится в подкожный жир. Он радужно-радушный, безопасный, открытый к моим и твоим нервякам. Я слышал, что изначально эта игрушка создавалась для детей с отставанием в развитии. Это многое проясняет.
Я мог бы окликнуть свою бывшую ученицу (а бывают ли бывшие), но я не был уверен, чистое ли у меня лицо после шоколадно-бананового синнабона, булка была офигительно вкусная, и здесь уже было не до чистоты, я был во власти липкой сладости. Я убрал книгу, собрал вещи с лавки и поплелся куда глаза глядят, уходил то ли от своей бывшей ученицы, то ли от тени прошлого, вдруг набежавшей на меня. Песню про вампира я как раз написал для нее, ей было шесть, в те времена тик-ток еще не был таким насущным и вездесущим, я думал, что мой кровавый хит зайдет ей на ура. Нет, она серьезно прослушала его в моем чуть аффектированном (всегда) исполнении, а потом так по-взрослому сказала: «Мама попросила меня потерпеть еще год, и потом я не буду заниматься музыкой». Больше я к ним не приходил, сослался на большую занятость в театре, которого у меня тогда и в помине не было. Год мучений, занятия два раза в неделю. Разве можно заставлять ребенка заниматься искусством через силу? Нет и еще раз нет. На самом деле я радуюсь за своих учеников, каждому и каждой я благодарен за опыт. Одна из моих учениц, которую я вел с трех лет, теперь живет в Испании, занимается моделингом и даже поет в свободное от подиума время. Я смотрю ее новые видео в Инстаграме и не узнаю повзрослевший голос, помню, что, когда мы занимались, она не выговаривала добрую половину букв, и меня это жутко веселило, сейчас думаю, как бы она отреагировала, увидев меня теперь. Засмущалась бы, наверное, раскраснелась. Хотя, нет, не думаю. Это мы, старая гвардия учителей, сентиментальны и памятливы. Я бы точно покраснел. И не от стыда, не от того, что она там, а я здесь, а от того, что своими глазами вижу дикий ход времени. Год – за два, а то и за три. Время стирает многое, слизывает, вот как я сейчас крем со своих пальцев, но оставляет что-то незапланированное, как пятно на книжке о цветах в Питере. И делает книжку запятнанной памятью, уникальной и только моей.
