Часть первая
Главы
Первая
Русалка и сало
– Драться, – зло бросила Вика. – Жизнь в городе с виду прилизана и причёсана, а внутри: ой, мамочка. Всё время приходиться биться, – она тяжело вздохнула. – В посёлке с начальником милиции, директором школы, батьком и матерью, а теперь с городскими чавадрелами: из – за свиньи, оленя, баксов. Жизнь такая пошла, что чистой морды не найдёшь. Ну, ничего, – бодро бросила Вика. – Набираюсь жизненного опыта. Отобьюсь и с этими. Я такую идею придумаю, что они за мной охотится не станут. Убегать будут во главе с администратором, когда меня увидят, а кроме них, наверное, ещё со всеми, кто будет путаться под ногами. Главное разжиться и насобирать грошей, чтоб помочь матери и батьке в посёлке, да и самой на житуху нужно. Стипендия мизер. Хватает, чтоб зубы почистить, кости поддержать и брюхо супчиком на воде пополоскать. Без грошей никуда. Хохол дерётся за сало до крови, азиат до последней дыни и оленя, грузин за дэвушку – русалку, а я? Говорят, что хабалка. Какая же хабалка? Бьюсь за копейку, чтоб купить кусок хлеба, а хлеб на дороге не валяется, жрать хочется и спать где – то надо. В общежитии мест не хватает. Кровать за здорово живёшь мне никто не даст. Работать пробовала. Облом. Куда деваться. Вороватых бизнесменов потрошить. Честно и благородно.
Это было в полдень, а несколько часов назад эпоха бизнеса сделала сотый виток вокруг солнца. Исходной точкой в круге оказалось утро.
Оно было восхитительным, размашистым, с сочным великолепным
рассветом, ярким. с лёгкой прохладой. Восходящее солнце золотило
ёлочные острые верхушки. Город – монстр просыпаясь, набирал силу,
чтобы обрушить её на непокорную провинциалку.
По широкому, липовому проспекту, словно опасаясь погони, промчался вороньего цвета, отливающий зеркальным блеском, оккупированный стаей мотоциклов с восседающими на них охраной в белых касках, лимузинный кортеж с оглушающим рёвом, который, хлёстко ударив по ушам Вики, согнал остатки сна.
– Козлы, – бросила Вика. – Людей гарью кормят, а не хлебом.
В громадных, бесцветных многоэтажках зажигался бледный, экономный свет, звучно трещали будильники, телефоны. Владельцы на скорую руку одевались, чертыхались, жарили яичницу, пили скоро, в прихлёбу чай, кофе, глотали кефир, сгребали бутерброды в целлофановые пакеты, дерматиновые и кожаные сумки, портфели, и спешно на собственных опорах по ступенькам выметались на улицу, некоторые застревали в лифтах, обсыпали матом электриков, подвергали атакам автобусы, маршрутки, метро, лихо работали локтями, под удары которых попадали и просторные, и узкие спины, лысые и заросшие волосом головы, упитанные и отощавшие бока, чтобы пробить полусонную, зевающую людскую массу и оказаться там, где они оказывались каждый день.
Ночь прошла в обрывках сна, которые давили провинциалку, выскребая последние останки памяти о тополином посёлке.
Вике ещё хотелось поспать на лавочке в скверике в надежде, как в детстве, чтобы почувствовать тепло материнских рук, которые слегка щекотали под мышками, она улыбалась, закатывалась смехом, батько брал на руки и подносил к окну, из которого была видна ковыльная степь.
Ничто из детства не запало так в её душу, как запала степь. Бескрайняя, с колыхавшимися волнами высокорослой, упругой травой, вольно гуляющим от ветра перекати – полем, солнцем, словно высеченным в густой синеве неба, пыльным Бахмутским шляхом с абрикосовыми деревьями по обеим сторонам, балками с подснежниками, ландышами, посадками с дикими грушами и яблоками, полянами с ворохом опавших листьев, галочьими гнёздами, шалашом огородника – сторожа, оберегающего совхозную бахчу, водоёмами в гранитных берегах для полива иссушенных полей, сторожевой вышкой и курганами, к которым ходили ещё наши деды и прадеды в надежде на счастье.
Взберитесь на курган. Что почувствуете вы, глядя на раскинувшийся таинственный фантастический мир. Застынете ли в изумлении или охватит вас тревога, тоска и грусть, как короток век человека, быстро бежит время, унося детство, молодость, опустошается душа старостью, приближается непреодолимый и неведомый конец. Может быть, зададитесь вопросом, сколько вечности было до вашего рождения, и сколько будет после ухода в неизвестность. Или по – мальчишески, заложив два пальца в рот, свиснете и крикнете от восторга: живу! Пронесётся ваш свист, прокатится слово по степи, откликнется эхом и рассыплется, как рассыпается всё, потому что нет ничего вечного, всё имеет своё срок. Есть только рождение (Альфа) и уход (Омега).
Батько рассказывал о прадеде, у него были арба и синие волы, которые приглянулись степнякам – балочникам, когда он ехал с арбой сена по шляху. Они напали, выскочив из балки с диким гиканьем, но прадед, вынув шкворень, отбился, повязал и привёз в посёлок. Громада решила: отпороть. Сняли портки, и так славно отдубасили, что с тех пор ни один степняк – балочник не показывался на шляху.
– Эх, – вздохнула Вика, потягиваясь, – Хорошие времена были, но ушли. А жаль. Я бы с удовольствием отпорола лозиной, вымоченной в селёдочной бочке, весь город и в первую очередь лимузинный кортеж, но сейчас проблема не в этом. Грошей нет. Обчистили. Умирать с голодухи не собираюсь. Я приехала в город не затем, чтобы оставить в нём свои кости. Гроши в городе есть. Нужна идея, чтоб их достать. Вот если бы их не было, тогда был бы трындец.
