Княжий сыск. Последняя святыня

© Кузнецов Е., 2018 © ИК «Крылов», 2018

Жаркий июльский день близился к концу, и вечер был готов упокоить прокалённую солнцем землю, когда на взгорок за селом к стоявшей тут кузнице подкатила тяжёлая длинная телега. Зной выжег всякое движение вокруг, и только высокая деревянная труба, выдавливавшая жиденькую струйку дыма, говорила о жизни кузни. Приезжий – молодой, чисто одетый мужик – направил коня к коновязи, привязал и заглянул в широкие распахнутые ворота:

– Хозяин! А?! Кто живой есть?

Полумрак помещения, в котором при желании можно было разместить с полдюжины телег, пыхнул в ответ волной угольного чада, сбрякало железо в углу за горном, и несколько времени спустя взору гостя предстал крепкий старик в рыжем кожаном переднике. Это и был деревенский кузнец.

– Здравствуй, дядька Никифор! – приветствовал старика приезжий. – Бог в помощь…

– Спасибо на добром слове, и ты будь здоров, – кузнец прищурил ослепшие от яркого света глаза и почесался согнутой спиной о ближайший столб конского станка, – давненько мы с тобой, Рогуля, не видались, здравствуй, здравствуй… Заматерел ты, однако, не сразу и признаешь тебя. Брюшко отпустил! Ты как, всё в стольном граде обретаешься?

Приезжий стянул с головы отороченную куницей шапку, столь неуместную в жару, но надетую, видимо, для пущей важности. Утёрши лоб подкладом шапки, он сунул ее за богато украшенный серебряными бляхами пояс и степенно ответил:

– Я-то всё больше в разъездах, наше дело купеческое. А семейство мое, верно, там, в Москве, на посаде живет.

– А к нам какими судьбами?

– В кои веки путь в эту сторону пролёг, за товаром в Можай сбегать, так дай, думаю, матушку с сеструхами навещу. Погостил денёк, завтра дальше собрался, ан глядь, а задняя ось у телеги с трещинкой. Вот и заехал к тебе. Помоги, дядька…

– Такую мелочь мы в два счёта состряпаем, – с готовностью откликнулся кузнец, не делая ни малейшего движения к исполнению заказа, а напротив, усаживаясь на чурбачок у ворот. – А что, ты, небось, и в Нижнем бывал иль до Сарая добирался?

– Бывал, – гость махнул рукой, – я, дядька Никифор, за эти годы куда только со своим товаром не ходил! Не поверишь, один раз даже до Урал-камня судьба довела.

– Фью-ить! Урал… Это ж надо! – кузнец цыкнул зубом и покачал головой. – Мы в свое время и подумать о таком диве не могли. Сидим, понимаешь, весь век в своей деревне, как тараканы за печкой, а вы, молодые, нынче так и полгаете туда-сюда, туда-сюда, туда… У меня и Сашка-племяш такой же, как ты.

– Я слышал, что Сашка года два как в слободу воротился?

– Это не сбрехали: бросил Саня княжью службу, да и вернулся со всей семьей. Хозяйство ведёт – и кузня на нем, и дом, и скотина. Он теперь большак в доме, а я уж так, по старой памяти тюкаю железки помаленьку. Вот подучу его – и на покой, сказки внукам рассказывать: «В некотором царстве, в некотором государстве…».

Рогуля с сомнением поглядел на дюжего старика, о силе которого по слободе в оные годы ходили легенды, а в курчавых волосах лишь на висках скромно блестели прядки седины, и перевёл беседу на более близкие уму и карману торговца дела:

– А что, дядя Никифор, нет ли у тебя какого товара на продажу? Я через неделю в Тверь на ярмарку собираюсь, хорошую цену дам. Иль, может, Сашка с нами поедет, сам расторгуется?

Кузнец не спешил с ответом, он сгрёб бороду в большую заскорузлую ладонь с навек въевшейся в расплющенные пальцы ржавчиной, огладил ее и, снова распушив, сказал:

– Чего-то ты, Рогуля, добр сегодня, как архиерей на Пасху. Товар у меня есть, одних ухватов с полсотни штук намастерили, да шкворни, да пробои, да петли дверные. А чтобы племяш мой с тобой ехал… Ты у него самого спроси, вон он, легок на помине.

В той стороне, куда указала рука старика, из леса, лежавшего за неширокой нивой с низкорослой доспевающей рожью, показался воз сена и шагавший подле него высокий мужик. Наверху воза, крест-накрест охваченного перекинутой веревкой, сидел мальчонка лет семи-восьми. Подвода остановилась против кузни, возничий принял на руки скатившегося с сена мальчугана и, передав ему вожжи, подошел к собеседникам:

– Что, батя, работка прибыла? Здравствуйте вам…

На вид племяннику кузнеца было чуть за тридцать лет. Высокий, неширокий в кости, он совсем не шел в породу приземистого дядьки. Светло-русые с оттенком рыжины волосы, стриженные в скобку, также не имели хотя бы и отдаленного родства с кудлатой черной растительностью Никифора. Был он бос, весь наряд его составляли длинная серая льняная рубаха да порты с заплатами на коленях. Он вгляделся в лицо гостя и, видимо, узнал, но особой радости от встречи не выказал:

– С приездом, Рогуля… А я-то думаю, чего мне намедни ворон чёрный снился? Вроде как я своего каурого, да не нынешнего, а того, прежнего, к водопою веду, а на изгороди в проулке – ворон. Мы мимо проходим, а вещун коню и говорит человечьим голосом, мол, ты чего хозяину не сказываешь, что пора тебя не сеном, а чистым овсом кормить? После тебя на дороге, говорит, и поклевать нечего. А мой каурый вроде как удивляется: ты ж не воробей, чтоб навоз клевать. Вздыхает тут ворон: рад бы, да мертвечинки-то нетуть. И пропал. К чему бы такой сон?