Маленькая морская свинка жила себе в ящике на подоконнике. Она исповедовала принцип: «Я никого не ем!» – и питалась исключительно вегетарианской пищей. Кушала она хорошо, и у нее было большое брюшко.
Свинку украла и бесстыдным образом сожрала кошка. У кошки не было большого брюшка, зато были острые когти, другие принципы и плохие воспитатели в детстве.
Кошку разорвали дворовые собаки. Это произошло потому, что она съела свинку, у которой было большое брюшко и вегетарианский принцип. Сожрав свинку, кошка успокоилась, разнежилась на солнышке, потеряла бдительность, за что и поплатилась.
У дворовых собак не было брюшек и принципов. Когти у них были не такие острые, как у кошки, а воспитатели – вообще не приведи Господь. Зато у них был коллективизм.
Грустно вспомнить, но вся история, как таковая, началась с принципа брюха…
Этой Елке не хотелось быть похожей на прочие елки. А глупый лесник срубил ее и бросил в общую кучу – Новый год приближается. И продавец елок на рынке тоже не обратил на нее никакого особого внимания, выставил вместе с другими. Тогда елка решила проявить норов, доказать всем, что к ней следует относиться иначе. Взяла да разделась. Сбросила с себя хвою и раскидалась ветвями призывно.
Но почему-то никто эту Елку покупать не пожелал, хотя почти все другие разобрали. И осталась она среди невзрачных, низкорослых и кособоких соплеменниц, которые подшучивали над ней особенно зло. Наконец продавец елок подарил ее знакомому художнику, у которого вообще не было денег на Новогоднюю елку. У него не было денег даже на вязанку дров, чтобы протопить мастерскую.
– Разве не мечтает каждая красавица попасть в руки художника? – гордо сказала себе Елка.
Оглядев ее со всех сторон, художник решил, что писать с этой палки нечего и оттащил к печи. Порубил да поджег. Но и тут Елка проявила норов: для того ли она росла? Для того ли разделась донага? Она дымила и трещала в печи, сопротивляясь огню.
– У, бездарь… – гудела и шипела она.
А художник, грея над огнем озябшие ладони, думал о том, как бы занять денег на табак у лесника-соседа…
Вольно в мире ненаписанных картин. Пленительны не тускнеющие от времени краски. Таинственны и многозначительны наброски. Вдохновенны эскизы. И дух захватывает в галерее непрописанных эпических полотен.
Легко дышится в этом мире ненаписанных картин. В мире ненарисованных рисунков. И непреданных бумаге и со-осуждению стихотворений. Герои несостоявшихся романов раскланиваются со мной. Порой они останавливают меня, чтобы обсудить продолжения неоконченных сюжетов. Потом к нам присоединяются герои неопубликованных рассказов и новелл, повестей и зарисовок, не увидевших свет пьес и несыгранных сценариев. Мы рассказываем друг другу вычеркнутые цензорами анекдоты и передаем из рук в руки непроявленные фотографии.
В разбитых давным-давно хрустальных кубках искрится выпитое вино. Погибшие в прошлых летах цветы благоухают в стертых временем в прах китайских вазонах. Кипит хмельная брага в уничтоженных пожарами братинах.
И так, со случайной встречи, с наивных невысказанных комплиментов начинается пиршество. Пиршество того, чему отказано в праве на существование, – духа.
Я живу в мире ненаписанных картин. В невыстроенном доме. Вместе с нигде не прописанными соседями. В доме нет канализации, света и водопровода, поскольку самого дома на карте города нет. Неофициальная жена или официальная не-жена варит мне по утрам не-кофе, а я не просыпаюсь до обеда.
Светло и грустно в мире неисполненных сонат и непроданных рапсодий…
Я работаю в магазине. Манекеном. Совсем немного макияжа – и я выгляжу натуральнее натурального. Эталоном. Супером.
Сегодня вечером я вернулся с работы раньше обычного. Мне предстояло стоять и улыбаться в витрине еще два часа и пятнадцать минут. Открыл бутылку водки и отхлебнул большущий глоток прямо из горлышка. Такая нашла блажь: сыграть с самим собой наедине пьяницу. Забулдыгу. Ханурика подзаборного.
Потом достал из гардероба свои одежки. Развесил на плечиках по веревкам в комнате. И оказался в обществе добрых и недобрых знакомцев. Это – гаер, приобнял слегка паяца. Неразлучные Арлекин с Коломбиной. Королевский шут – колпак с бубенчиками. Веселые такие бубенчики. Голосистые.
Пошатываясь меж вращающихся на плечиках собутыльников, расставил на полу свечи и зажег их.
И все-таки чего-то не хватало.
Тогда я спустился в наш магазин и принес оттуда манекен. Я поставил обнаженную красавицу в центре комнаты. Плеснул в рюмки ей и себе: пить при дамах из горла не приучен. Дождался, пока выпьет она, ответил ей профессиональной улыбкой и выпил сам. Я еще предложил ей одеться, ну хоть накинуть манто, оставшееся у меня после сбежавшей с иностранцем жены, но она отказалась: ее не смущали ни корявая чугунная подставка внизу, ни сходство с теми резиновыми изделиями, которыми завален прогнивший Запад, предназначенными для юнцов, вступающих в полосу зрелости, и стариков, так в нее и не вступивших. Или миновавших с уроном для себя.
