Глава 1. Билет и приглашение не требуются
У вчерашних событий, оставивших неизгладимость в душе, есть одно неприятное свойство – бесцеремонно, без всякого предупреждения врываться в сегодняшний день, заполнять всё пространство сегодня собой, вырывая тебя из контекста, и больше того, каким-то неясным манером проскальзывать в будущее и в нём, ещё не наступившем, оставлять свой корëжащий след. Неправду говорят, что прошлое – это то, чего уже больше нет, что уже никогда не вернётся. В философии, разве что, это работает, а в жизни живой, увы, нет.
***
Я стою на склоне горы, утопающей в зрелом уже можжевельнике с голубо-зеленым горошком, облепившим обильно лапастые ветви, словно бы новогоднее убранство. В воздухе сентябрь, но не привычный мне, южный, с палящим солнцем над головой и бескрайнею гладью морской, раскинувшейся слепящими переливами, кажется, прямо у ног. Лучшего вида душа не могла пожелать. Где-то в сторонке слышен негромкий ручей, шустрящий меж скальных камней. Птички, привычные к зною, бодро переговариваются в тени можжевеловой рощи. Время от времени разгоряченное подъëмом на гору тело обдувает лëгонький ветерок. Хорошо. Первое полноценное утро в Крыму, а красОты его, кажется, уже оправдали все самые смелые ожидания и пролили на душу целую кучу бальзамов самого благодатного свойства. Рай.
И пока эта бездна внизу не поглотила меня окончательно, заставив забыть обо всём, я решаю подняться ещё чуть повыше, чтобы понять, куда собственно и как далеко ведёт эта новая ещё тропинка для меня.
***
Надо же, как тяжело. Словно я не дама, чуть перемахнувшая за бальзаковский возраст, а старуха Изергиль, ей богу. Всего-то на третий этаж надо подняться, ерунда-то какая, а каждый шаг при этом отдаётся дикой болью в ступнях, и через каждые три-четыре ступеньки я попросту задыхаюсь. Наконец, мне удаётся забраться наверх. Я захожу на кафедру, здороваюсь с заведующей и лаборанткой и дотаскиваю себя до рабочего места. И что же, так будет всегда?
Я могла бы не ходить на работу каждый день, или хотя бы каждую неделю, ну или каждый месяц: после убойных лучевой и химиотерапии в онкодиспансере, отнявших у меня практически весь летний отпуск (а это почти что два месяца), мне полагался больничный длиною аж в четыре месяца, чтобы прийти в себя. И я на нём была, но почему-то с каким-то необъяснимым упорством продолжала ходить на работу даже тогда, когда там ничего для меня особого не было.
А ничего особо и не было. Нагрузку мне распределили так, что самая трудоёмкая и требующая моего присутствия в аудитории её часть, была во втором полугодии. В первом же я могла откровенно бездельничать и откровенно отсутствовать с учëтом моих обстоятельств. Но не хотела. Неожиданно всё, что когда-то меня совершенно выбешивало в отношении руководства к подчинённым, в непочатой "бумажной" работе, в бесконечных "ещё вчера было надо" заданиях, сыпавшихся на "безотказные" преподавательские головы от вышестоящих всевозможных мастей, стало мне как-то неважно, не критично, не драматично и т.д. Я просто хотела быть среди людей. Я боялась остаться один на один с тем, что уже изменило мою жизнь навсегда, с тем, что способно её отменить. В тот период мне, как никогда, было важно ощущать себя на плаву.
***
Мне нравится быть в воде. Взрослые показали мне, как нужно ложиться на воду, как двигать руками-ногами, чтобы поплыть, но у меня всё ещё не выходит. Я пытаюсь и пытаюсь, и в какие-то мгновения у меня как будто получается, но потом я теряю контроль и начинаю стремительно погружаться. Неужели я опять не научусь? А ведь я уже не маленькая, третий класс позади, вон какие маленькие плавают и не боятся.
Тётя с братом двоюродным, что младше меня на три года, разложили пикник на песке. Я бегу к ним и сразу хватаюсь за сало: бултыханья в воде отнимают немало энергии. Очень вкусное сало, копчёное, просто божественный вкус. Его можно попробовать только у тёти. Ей его присылают аж из деревни в России, откуда она приехала в Караганду и вышла здесь замуж за дядю, родного брата мамы. Я нахваливаю каждый кусочек, тëте приятно. Быстро насытившись, я снова убегаю в воду. У меня цель – научиться держать себя на воде.
Снова я пытаюсь и пытаюсь, и в какой-то момент, задержавшись слегка на воде, начинаю опять уходить под неë и опять, чтобы не с головой, стараюсь скорей встать на ноги. Но, о, ужас, под ними нет дна, и я ухожу в этот раз с головой.
Я не знаю, как вышло, что я начинаю тонуть. То ли дно резко оборвалось в этом месте, то ли я, оказавшись вся целиком под водой, сильно запаниковала. Но ко мне, к той девчонке, вдруг приходит отчётливо совершенно очень взрослое осознание – что-то очень ужасное происходит сейчас, что-то непоправимое и невосполнимое – я сейчас умираю.
Я вижу, как пузыри воздуха фонтаном выплескиваются из меня, что мочи двигаю руками и ногами. Мне удаётся всплыть на долю секунды, хватнуть немного воздуха, и снова будто что-то утаскивает меня вниз. Опять я вижу пузыри драгоценного воздуха, стремительно покидающие меня, опять пытаюсь всплыть, что сил шевеля руками-ногами. И так не меньше трёх раз, когда замечаю мужчину невдалеке, он стоит в воде и смотрит в другую сторону. Другие отдыхающие, коих было достаточно и в воде и на берегу, тоже не видят разворачивающейся у них под носом драмы. Никто не обращает на меня внимания. И всё же что-то толкает меня выкинуть из воды правую руку, когда я всплываю в последний отчаянный раз перед тем, как, очень возможно, уже насовсем опуститься на дно.
