Комната утешения

В оформлении обложки использована фотография Лины Ниеминен

© Руфь Гринько, 2025

© Издание, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2025

Давным-давно,

когда мир был из песка, воды и воздуха,

когда рыбы учились плавать, а птицы – летать,

когда люди еще не умели говорить (когда людей еще не существовало),

было слово.

Слово было

свободным,

не присвоенным человеком,

не имеющим добавочного смысла

и немного одиноким.

Небесное сияние рождало слова и пускало их танцевать по своей глади. Слова сливались в хороводы и

шептали

свистели

выли

гудели

трещали

бычали

молчали

шумели

мычали

истории, которыми были.

Иногда словесные хороводы становились

снегом

дождем

градом

молнией

туманом

паром

изморосью

ливнем

ледяными иглами

и спускались с неба, чтобы оказаться инеем, росой, дымкой,

и спускались с неба, чтобы оказаться сушей, по которой стали ходить птицы и рыбы, сделавшись зверьми,

и спускались с неба, чтобы оказаться истинными.

Слова хотели звучать, поэтому они выбрали зверя, который был готов научиться их произносить.

На полке Али я нашла книжку, похожую на учебник. Из него я узнала, что гортань у шимпанзе расположена значительно выше, чем у человека. Такая позиция, с одной стороны, позволяет есть и дышать почти одновременно, без риска подавиться. С другой – мешает четкому и членораздельному произнесению звуков, которые необходимы для полноценного освоения языка. При этом у младенцев гортань расположена так же высоко, как и у шимпанзе, а опускается только к трем годам – к возрасту полного овладения звуковой системой. Выходит, что люди – те самые животные, которые предпочли удобство коммуникации безопасности. Говорить, а не жить – если уж требуется оставить что-то одно.

И у человека, и у зверя взаимодействие с окружающим начинается с крика: это естественный, непреднамеренный и простой способ сообщить о себе и о своих эмоциях. К трем месяцам младенец осваивает звуки, похожие на гласные, чтобы выразить радость от пищи или нежность к человеку и слову. К пяти месяцам выстраивается звуковой строй, характерный для среды, в которой живет человеческий детеныш. К семи месяцам появляется лепет – уверенная проба разных звуков на вкус и текстуру. К девяти месяцам младенец теряет способность к смыслоразличению, не характерному для звукового строя среды: зачем, например, корейским детям разница между r и l, если в языке они работают как один и тот же звук? Так люди учатся отпускать практически с самого начала своей маленькой жизни: чем надежнее утрата ненужного, тем успешнее будет ребенок в попытках научиться говорить.

Уже в этом возрасте в человеческом сознании появляется идея, что каждый объект в мире должен иметь имя. К полутора годам в голову ребенка поступает двенадцать новых слов в сутки; к трем годам ребенок способен правильно продолжать реплики почти в половине случаев. Дети формируют по-своему уникальную систему и выдергивают слова из окружающего их языкового потока с разной скоростью, однако каждый человек заново повторяет цикл освоения языка: от полной беспомощности до совершенного владения (хотя иногда оказывается, что это одно и то же).

Люди науки говорят, что быстрее всего ребенок осваивает слова, которые имеют отношение к происходящим с ним конкретным ситуациям. Люди земли говорят примерно то же, только по-другому: мир разбрасывает слова, а мы подбираем те, которые нам больше всего нужны.

(Количество слов в минуту: 1)

Первым словом Али было слово ЛОХ.

ЛОХ жило на всех сколько-нибудь уважающих себя подъездных стенах. Все внутри у Али аж чесалось от гордости: отдельные буквы сливались в ладное мохнатое целое и превращались в настоящее взрослое слово со странным значением, которое никак не запоминалось.

Иметь дело с написанными словами Але было трудно:

буквы были очень похожи друг на дружку;

в некоторых словах они никак не заканчивались;

по первым буквам угадывалось одно слово, которое на самом деле оказывалось другим.

Со звучащими было гораздо веселее. У них был характер:

в обычные дни Мама и Папа говорили ласковое треугольное АЛЯ;

в плохие дни Мама и Папа кидались взрослым ругачим АЛЕВТИНА;

Бабушкин голос по телефону мягко шуршал и свистел АЛЮШКА или АЛЕВТИНУШКА;

Дедушкино АЛЬКА кололось смешными снежными иголочками.

У слов был темп:

КАРТОШКА быстро хрустела-ломалась (если жареная) или медленно рыхлилась-рассыпалась (если вареная);

ГРУША, АРБУЗ, ХУРМА крадучись распадались на несколько частей, причудливых размером и на ощупь, а после – моментально лопались;

БАРАНИНА и ГОРОШИНА переваливались на одинаковых неуклюжих ножках, почти катились, правильные и пузатые от начала до конца.

У слов был вкус, или цвет, или вкус-и-цвет:

БОЛЬ, ПЫЛЬ, ДУТЬ – смешать белый и желтый, хлопнуть в ладоши или плюнуть, почувствовать на зубах сахар, песок или сахар-песок;

ТАЙНА, ЗЕМЛЯ, ВОЛНА – разомкнутые по бокам и тягучие, как жвачка с ягодным секретиком внутри (а вот КАПЛЯ звучит вроде и похоже, но все равно как-то более резко, прыгуче);

ЧЕРЕПАХА, ГУСЕНИЦА, ПУГОВИЦА – большие и тяжелые на первый взгляд, поэтому читать их как пытаться откусывать от слона маленькие кусочки; у слона все части – разные, поэтому укусы хоть и одинаковые, но все-таки особенные.