"В Лабиринте Греха и Искупления"
"В Лабиринте Греха и Искупления"
"Во тьме блуждает тот, кто забыл свет молитвы." Аббатиса монастыря Святой Бригитты в Ревеле, сестра Катарина, произнесла эти слова в 1420 году, наставляя молодых послушниц во время воскресной проповеди в монастырской часовне.
Монах Освальд, задыхаясь от смрада гнили и страха, пробирался сквозь лабиринт мрачных коридоров богадельни Святого Михкеля. Мерцающий свет факелов, закрепленных на стенах, покрытых плесенью и брызгами засохшей крови, отбрасывал пляшущие тени, искажая и без того ужасающую картину. Стоны и плач больных, словно проклятие, эхом разносились по каменным сводам, проникая в самую душу. Стоны, плач, шепот безумия – симфония страданий, несмолкаемая и леденящая кровь.
Он видел их, несчастных, брошенных на произвол судьбы. Иссушенные тела, покрытые язвами, корчились на грязной соломе. Старуха, чьи глаза были полны безумия, грызла свою иссошую руку, словно это был изысканный деликатес. Безумие в глазах, безумие в действиях – отражение нестерпимых мук, которым подвергались эти люди. Молодая девушка, прикованная к кровати, кричала от боли, пока лекарь выпускал из ее разрезанной вены кровь, наполняя ею глиняную чашу. Кровь, символ жизни, здесь становилась орудием пытки.
Освальд зажал рот рукой, чтобы не закричать от ужаса. Ужас сковывал его сердце, ужас замораживал его душу. Он знал, что его мать где-то здесь, в этой богадельни, сердце его разрывалось от боли и бессилия. Боль отчаяния, бессилие перед лицом страданий. Он шел дальше, спотыкаясь о тела умирающих, пока наконец не увидел ее.
Она лежала на грязной подстилке, ее некогда прекрасное лицо было искажено страданиями. Глаза, полные мольбы, устремились на него, и Освальд почувствовал, как слезы жгут его щеки. Слезы бессилия, слезы отчаяния. Он упал на колени у ее постели, сжимая ее исхудавшую руку в своих.
"Матушка," прошептал он, с трудом сдерживая рыдания. "Это я, твой сын."
Ее губы дрогнули в слабой улыбке. "Освальд… мой мальчик…"
Он видел, как она пытается что-то сказать, но слова застревали в ее горле. Освальд наклонился ближе, чтобы услышать ее шепот.
"Помоги мне… пожалуйста…"
Ее слова пронзили его сердце, словно кинжал. Он поклялся себе, что найдет способ спасти ее, чего бы это ему ни стоило. Клятва, данная в отчаянии, клятва, ведущая в бездну.
Бальтазар Руссов, летописец Ливонии и первый, кто осмелился проповедовать на языке простого люда, склонился над своим массивным фолиантом. Перо скрипело по пергаменту, выводя аккуратные буквы: "Хроника провинции Ливония".
Внезапно дверь кельи распахнулась, и в комнату ворвался монах Освальд, бледный и изможденный. "Отче, моя мать умирает в богадельне Святого Михкеля!" – голос Освальда дрожал от отчаяния. "Я видел ее… она…" Он задохнулся от рыданий, вспоминая иссохшее лицо матери, ее глаза, полные боли и страха. "Они лечили ее жабьей икрой и сушеной крысой, отче! Пускали кровь, пока она не обессилела. Она лежит на гнилой соломе, вонь от ран невыносима…"
Бальтазар отложил перо и поднял взгляд на молодого монаха. "Я знаю, сын мой. Богадельня – это врата преисподней. Они называют это лечением, но это варварство. Я видел как прикладывали к ранам повязки с толченым ежом, смешанным с золой и волчьем калом. Это лишь усугубляет страдания, но никак не лечит."
Освальд в отчаянии упал на колени. "Что же делать, отче? Неужели нет спасения?"
Бальтазар задумался. "Есть способ, но он опасен. В церкви Святого Духа, в бесценном алтаре, созданном великим мастером Нотке, спрятан камень, обладающий силой исцеления. Его защищает молитва-заклинание, но как только он покинет церковь, сам дьявол начнет на него охоту. Ты должен быть быстр и осторожен."
Освальд, цепляясь за последнюю надежду, поклялся добыть камень. Ночью, под покровом тьмы, он пробрался в церковь через потайной ход. Сердце его бешено колотилось, когда он, шепча молитву-заклинание, коснулся холодного камня, пульсирующего мягким светом, спрятанного в искусной резьбе алтаря. С каждым словом страх отступал, сменяясь решимостью. Он чувствовал, как древняя сила камня откликается на его зов. Камень послушно отделился, и в тот же миг Освальд почувствовал, как тьма сгущается вокруг него. В тот же миг лампада над алтарем погасла, церковь погрузилась во тьму. Освальд почувствовал леденящий холод, пронизывающий его до костей. Он знал, что пробудил древнее зло, и теперь должен бежать, чтобы спасти не только свою мать, но и свою душу.
Ветер выл в узких проходах подземелья, словно сам дьявол гнался за ним по пятам. Шаги, шорохи, шепот тьмы – все сливалось в одну ужасающую симфонию преследования. Освальд споткнулся, молитва-заклинание сорвалась с губ, и он забыл священные слова. Забыл, предал, обрек себя на вечные муки. В тот же миг тьма поглотила его, и он очнулся в лабиринте подземных ходов, где эхо его шагов смешивалось со стонами заблудших душ. Стоны, шепот, крики – голоса тех, кто, как и он, осмелился бросить вызов силам тьмы и потерпел поражение.
Бальтазар Руссов, летописец, вздохнул и вновь взял перо. "И вот еще одна душа сгинула в темноте, пытаясь бороться с жестокостью этого мира. Да пребудет с ним милость Божья." Он продолжил писать свою хронику, добавляя еще одну трагическую историю в летопись Ревеля. Летопись страданий, летопись отчаяния, летопись заблудших душ, навеки погребенных в темных лабиринтах города.
