Историческая фантазия в 2-х актах
Действующие лица:
Рассказчик.
Михаил, крепостной сапожник.
Григорий Пустынин, кимрский купец.
Татьяна, дочь Пустынина.
Барыня Глафира Петровна.
Дашка, служанка барыни.
Семенов, управляющий имением.
Отец Андрей, местный священник.
Капитан Леонтьев.
Поручик.
Царь.
Первый сапожник.
Второй сапожник.
Третий сапожник.
Четвертый сапожник.
Первая торговка.
Вторая торговка.
Третья торговка.
Первый торговец
Второй торговец
Первый скоморох.
Второй скоморох.
Палач.
Солдат.
Первый мужик.
Второй мужик.
АКТ 1
Сцена 1
Вид на Волгу со стороны базарной площади Кимры. Справа – Троицкая церковь.
Появляется Рассказчик.
РАССКАЗЧИК. Говорят, в нашей Кимре люди живут лет триста. Или четыреста. А может, и пятьсот… Кто говорит? Ученые, историки всякие. Но ведь ученые – какой народ? Им обязательно подай какой-нибудь черепок, наконечник или хуже того – кость… А потом кладут весь этот хлам в музей и велят нам любоваться… И всё, что-ли? А как же интуиция, прозрение, полет, понимаете ли, душевной фантазии… Мне вот лично кажется, на нашей кимрской земле люди живут со времен царя гороха. А чего не жить-то? Вы только поглядите: красота-то какая…(Разводит руки.Пауза.) В общем, на самом деле, как бы поточнее выразиться… истина спрятана не в музее, а в народной памяти. А народная память – где располагается? Где сохраняется? У нас она располагается, в наших, в некотором роде, мозгах… (Стучит себя по голове.) И в наших, представьте себе, сердцах… (Прикладывает руку к сердцу.) А передается – душой в душу… Душа – вот наш истинный летописец. Она, душенька наша, все помнит, все знает. Её только надо правильно спрашивать. Вот я её, душу-то, спрашиваю как-то: что самое главное в нашей кимрянской истории? И что вы думаете, как она мне ответила? Душа-то? Что самое главное? Что? (Прикладывает руку к уху, слушает.) Правильно! Самое главное в нашей кимрянской истории – это сапог. Ну, или попросту – обувка. Потому как эту обувку наш кимрянский мужик тачает которое уже столетие… И началось это давным-давно, и пережила наша кимрянская обувка столько князей, царей и генеральных секретарей, что ни перечесть, ни упомнить. Об ней, об нашей обувке, песни поют, романы пишут и легенды складывают… Вы спросите, кто складывает, легенды-то? А я почем знаю? Кто-то легенду сложил, а потом она гуляет как ей вздумается, и никто ей не начальник, никто ей не указчик. А уж мое дело телячье. Что слышу, то и рассказываю… Вот я вам сегодня такую легенду и поведаю… (Поднимает палец.) Жил как-то в кимрской земле человек и звали его Мишка-сирота. Сирота – потому как родителей он сам не знал, да и другие их не помнили. Был в то время на Руси – царь, а в Кимре – барыня. И этой барыне принадлежала почитай вся Кимра. Ну, и Мишка-сирота тоже был её дворовым человеком. Так уж тогда люди жили – что одному все, а другому – шиш с маслом… Или даже без масла… Мишка наш сызмальства все подглядывал, как там мастера-мужички над обувкой потеют: режут, стучат, клеют, шьют. Подглядывал да подслушивал. Бывало, мастер скажет «шпандырь»! – так Мишка тут же к нему пристаёт: что такое, почему и для чего… Или там, «гладилка» какая, «илёнка» или, прости господи, «шмухта»… Вот он так подглядывал, подслушивал, а потом и сам взялся, да так – что все рты поразевали… Ну, а потом пришла пора, подрос Миша и стал на девушек засматриваться. И приглянулась ему одна девица, наша, кимрянская… И вроде он ей – тоже… А ему и говорят: что она тебе, Миша, не в пару, она, дескать, вольная, купецкая дочь, а ты – при барыне, дворовой, крепостной человек, так что не рыпайся, не скрипи понапрасну, сыщи себе по плечу, такую же… Тут он и понял, в первый раз, по-настоящему, что есть воля… И что есть крепостная неволя… Потом барыня Глафира Петровна послала Мишу в Москву, в подмастерья иноземцу… Тут уж он нагляделся чудес городских… И господ, и барышень, и нашего брата, городского мещанина, которые по Москве снуют туда-сюда, туда сюда… Нагляделся-то он нагляделся, а все Танюшку свою не мог забыть… Сами знаете, как это бывает… (Пауза.) Но что-то я разболтался, вы лучше своими глазами поглядите…
Сцена 2
Гостиная в барском доме. Барыня сидит за столом. Поднимает чашку, пьет. Морщится.
БАРЫНЯ (громко). Дашка!
Прибегает Дашка, бойкая девка лет двадцати.
ДАШКА. Слушаю, барыня!
БАРЫНЯ (показывая на чашку). Это что?
ДАШКА (подбегая, нюхая чашку). Как что?.. Этот, как его… чай.
БАРЫНЯ. Чай? Это не чай!
ДАШКА (снова нюхая). Да чай, Глафира Петровна… Что же еще? Вон сколько палок плавает…
БАРЫНЯ. Какие еще палки, дура! (Дашка пожимает плечами). Господи, какая глушь эта наша Кимра… Вон, Ольга Грязнова рассказывает, в Петербурге новый напиток пьют… кофий называется… говорят, зело вкусный… и палок никаких в чашке… Чего молчишь?
ДАШКА (пожимая плечами). Может, квасу? Или морс клюквенный…
БАРЫНЯ. Не хочу я твоего квасу… От него живот бурлит… Федору Иванычу напомни, чтобы настоящий чай привез из Москвы.
ДАШКА. Напомню, матушка, обязательно напомню…
Пауза.
БАРЫНЯ. Что за шум был заполночь?
ДАШКА. Шум? Какой шум?
БАРЫНЯ (поворачиваясь к Дашке). Ты что это? Ты мне дурочку-то не корчь. Я тебя наскрозь вижу… Я сразу хотела пойти да за вихры вас оттаскать, да поленилась. Да заснула потом… Ну! Говори, не вводи в грех.
