Тема этой книги – насилие и сексуальность после Фрейда. Обращаясь главным образом к трем знаменитым фрейдовским клиническим случаям, в которых важное место занимают животные – маленький Ганс, Человек-крыса, Человек-волк, – я размышляю о роли, которую животные играют в мужской гендерной социализации. Моя гипотеза заключается в том, что по ту сторону сексуальности – которая, согласно Фрейду, во многом определяет нашу душевную жизнь, – существует механизм насилия, производящий то, что мы считаем социальной нормой. Я называю этот механизм машиной маскулинности: жертвой его оказываются животные или те, кто приравнивается к животным. Это подвижная конфигурация, которую можно рассматривать на разных уровнях: психологическом, антропологическом, теологическом, политическом. На нескольких любопытных и неоднозначных примерах, с помощью Фрейда или вопреки ему, я пытаюсь показать, как она работает.
Некоторые считают, что Фрейд устарел и обращаться к его текстам, чтобы понять современность, нельзя. Наверное, с точки зрения клинической психологии подобные высказывания имеют смысл, но в философии не устаревает вообще никто и никогда, и, хотя Фрейд не был философом в строгом смысле, его творчество открывает очень широкий спекулятивный горизонт, навстречу которому можно идти бесконечно. Только предубеждения могут помешать как работать с его случаями, так и привлекать его к работе уже с нашими, сегодняшними историями и ситуациями разной степени безумия.
Однако же это не академическое исследование, посвященное одному автору, а, скорее, довольно сильно уклоняющееся и уводящее в разные стороны от его учения упражнение в рефлексии, которым я занималась на протяжении нескольких последних лет, хоть и не слишком регулярно. Отталкиваясь от рассуждений Фрейда по поводу девочек с сексуальными фантазиями или мальчиков с животными фобиями, я размечаю контуры пусть пока очень предварительной и далекой от систематической завершенности, но все же собственной версии философской антропологии – в той ее части, которая касается анализа (и самоанализа) человеческой души. Слово «человеческая», конечно, очень условно, и употребляется здесь лишь затем, чтобы каждый мог примерить этот анализ на себя. Речь идет вовсе не о том, что существует такая вещь, как человеческая душа, и что она отлична от психики любого другого существа. Лучше было бы говорить о животной душе – о самоанализе нашей животной души – не самой по себе, а в контексте культуры с характерными для нее сценариями психической драмы, снова и снова проигрываемой на пересечении фантазии и реальности.
До 2023 года я еще не знала, что работаю над этой книгой, а просто время от времени обращалась к психоанализу с некоторыми философскими вопросами, так что ее история складывается сейчас задним числом. Меня всегда интересовало то, как психическое и социальное переходят друг в друга, какие бессознательные культурные паттерны мы воспроизводим и почему – в сексе, в политике, везде. Первым и уже совсем давним шагом был небольшой доклад про случай Человека-волка, с которым я выступила на семинаре в академии Яна ван Эйка в Маастрихте в 2011 году[1]. Именно из этого когда-то совсем хаотичного доклада, в центре которого была тема подсчета зверей не только в психоанализе, но и, например, в Библии – в ветхозаветной легенде о Ноевом ковчеге и новозаветной об изгнании бесов, – в конце концов выросла последняя глава, «Число зверей».
Позже, в 2016–2017 годах, стали появляться наброски главы, которая здесь стоит первой и называется «Театр души»[2]. Она не про мальчиков, а про девочек. В ней – в том числе на личном примере – я пытаюсь разобраться, как устроен тот психосексуальный узел из травм, насилия, фантазии, стыда и высоких моральных устоев, в котором безнадежно запуталось наше общество. Мне было трудно писать эту главу, она нарушает границы – прежде всего мои собственные, – но я хочу, чтобы она послужила чем-то вроде пролегомены к философии девочки, которую, может быть, когда-нибудь создаст тот (та, те), кто меня прочитает и поймет. Тут нужен дисклеймер: в моих работах любой автобиографический материал выполняет определенные концептуальные задачи, но это и моменты вторжения жизни, которые теорию не столько склеивают, сколько ломают (не вижу никаких причин для теории быть слегка поломанной – в конце концов, так она будет ближе к тому, что она описывает).
В 2020–2021 годах, во время пандемии ковида, ставшей для всего мира чудовищным потрясением, я вновь вернулась к Фрейду – на этот раз за анализом невроза навязчивости в случае Человека-крысы. Я обратила внимание на параллели между некоторыми общественными и психическими процессами, которые происходят при столкновении с угрозой извне, – например, угрозой заражения (но это может быть и угроза нападения – структурно это примерно одно и то же; неслучайно борьбу с вирусом описывали как войну с невидимым врагом). Да, страх заразиться смертельно опасной болезнью рационален, но если мытье рук и другие способы создания вокруг себя защитных барьеров превращаются в ритуалы, доводящие нас до исступления, значит, причина нашего страха не вирус, а что-то иное, что мы пытаемся забыть, вытеснить, подвергнуть цензуре. Забытое или вытесненное оставляет в нашей реальности своего агента – какого-нибудь маленького зверька, который зовет и увлекает за собой в темноту бессознательного. Его-то и обвиняют во всех грехах, в том, что он несет заразу, чуму и хаос: начинается охота на крыс (волков, ведьм, панголинов, агентов внешнего влияния). Этой теме была посвящена статья «Крысиная нора: Фуко, Фрейд и проблема изоляции», опубликованная в 2021 году в одном российском журнале по философии, с сайта которого в 2023 году в рамках неких гигиенических процедур редакция удалила мое имя (тем самым наглядно продемонстрировав обсуждаемые в этой публикации механизмы), как если бы я была маленьким заразным зверьком.
