Ветер выл с жуткой силой, прорва стояла страшная. Мощнейшие порывы налетали со всех сторон, гудели в вышине, гнули деревья. Сугробы закостенели окончательно. Настоящая пропасть!
Весь отряд, отправленный на лесозаготовку, боролся со стихией, как мог. Бушлаты, шапки-ушанки и валенки их не спасали, и многие из них бросали пилы и топоры, отчаянно выдыхая тёплый воздух на оледеневшие руки, на закостеневшие пальцы. Инстинктивно мужики прижимались плечами друг к другу.
– Работать! – надсадно кричал Ляксоковкий, съёжившийся в комок конвоир в длинном тёмно-зелёном пальто. Он поднял ворот, но это его не спасало от разъярённой погоды, снега ему туда засыпалось прилично. – Не отлынивать никому! Работать!
Ему практически не удавалось перекричать лютейший ветер. Будто тысячи горнов дули во всю силу своих мехов. Невероятное количество волков завывали в поднебесье.
Арестанты упирались изо всех сил. Некоторые, разбившиеся по парам, возились с застрявшими двуручными пилами. Их ржавые зубы застревали в древесине, и никак не хотели продвигаться. Тонкое железо изгибалось, и арестанты с большим трудом вынимали пилы, вставляли их заново в деревья, и принимались опять пилить. Те снова застревали… Мужики грубо матерились, но приходилось всё повторять раз за разом.
Иногда раздавался слабый крик, тонувший в стихии:
– По-бе-ре-ги-и-ись!
С натужным хрипом и скрипом очередная сосна валилась в сторону. Тут же к ней подскакивали другие арестанты и начинали рубить топорами ветви. Третьи же – с толстыми верёвками – обвязывали срубленные стволы и начинали стаскивать их на уже проложенную колею.
Там стояла упряжка фыркающих коней – чёрных и гнедых, и их удерживали на месте парочка других арестантов под неизменным надзором строгих конвоиров. Они притаптывали на месте, похлопывали себя, пытаясь стряхнуть снег и хоть немного согреться.
Кто-то утробно кашлял, задыхаясь от разыгравшегося приступа лихорадки.
– Скоро придёт состав! – вопил Ляксоковский. – Поторопитесь, мужичьё!
Они и сами не хотели оставаться тут дольше – их лагерь располагался поблизости, от него сюда они шли стройными колоннами по раннему утру и заготавливали лес. Его уже отвозили лошадиные упряжки на станцию, где работали не арестанты – упирались, складывали в старые облупившиеся вагоны. А затем поезд, оставляя чёрный маслянистый дым за собой, стучал колёсами и увозил его прочь.
Арестант Михаил по фамилии Ломов резко бил топором по сучьям. Он с хрипом выдыхал морозный воздух, чувствуя, как забились его плечи. Своих рук он почти не чувствовал, но продолжал колошматить ствол. С ним в паре был Белозёрский – совсем уж хилый и ни на что непригодный арестантик.
Ломов не предъявлял ему никаких претензий, понимая, как тому нелегко. Они уже почти обрубили все сучья на этом стволе, как сзади послышался хриплый окрик:
– Эй, Лом!
Он сначала не оглянулся, и так зная, кто там будет стоять. И он, наверное, был не один.
Вор по кличке Шило. Рослый, неотёсанный. С тяжёлым лбом и глубоко посаженными глазами в кучу. В его подмётках ходили сразу двое: один – Серый, добротный когда-то мужик, настоящий работяга, но попавший под пагубное влияние Шило. Второй – редкостный псих, натуральный мясник, перебивший целую семью. Он был низкорослый, горбатый, без одного глаза. Прозвище у него имелось под стать – Ямка Кривой. Возможно, из-за уродливый дыры вместо одного глаза; возможно, потому что имя у него было Ямангул. Так или иначе, он маячил за спиной Шило.
– Эй, Лом! – рявкнул вор-рецидивист ещё раз. – Иди сюда!
Ломов не обернулся, но, определённо, чувствовал, чем закончится этот разговор. Он продолжал бить топором, размышляя, неужели конвой не видит, что сейчас здесь начнётся.
«Не видят, так и есть, – подумал Ломов. – Или не хотят в это лезть».
Он распрямился, продолжая сжимать топор в одной руке. Обернулся.
– Чего тебе?!
– Иди сюда, потолкуем, баклан, – позвал Шило.
– Сам подойдёшь, не развалишься! – рявкнул в ответ Лом.
Они все друг на друга инстинктивно скалились, но Шило, как и Серый, подходить не спешили. В отличие от Ямки Кривого. Тот гадостно ухмыльнулся.
– Ну, ты чего, не понял, что ли?! – спросил он и подался чуть вперёд, запуская руку за пазуху.
«Наверное, у него там обломанная ложка», – подумал Ломов.
Ямангул действительно слыл мастером различных заточек, и семью ту он перерезал именно ей. Говаривали, что, когда он резал десятилетнего ребёнка, он поставил колено ему на живот, и медленно перерезал тому горло такой вот заточкой, с наслаждением глядя в глаза жертве.
Но у Ломова-то был топор!.. Забавно, что банда Шило работала без топоров – они натягивали верёвки на спиленные и обрубленные стволы, вязали крепкие узлы… Серый вроде служил на флоте до этого и узлы вязать выучился.
– Подойди сюда, и я посмотрю, какого цвета твои потроха! – предложил ему Ломов, поднимая топор.
Конечно, на самом деле рубить эту тройку ему не хотелось – если не приговорят за них к высшей мере наказания, то десятку лет лагерей накинут точно. А ему уже выходить скоро…
Оказался он тут за то, что свирепо разогнал банду, которую собрал парень по имени Андрон. В тот день они сильно перепили и начали приставать ко всем. В том числе, к его жёнушке. И Ломов, будучи хорошим плотником и суровым мужиком, терпеть этого не собирался.
