Если и есть на свете зло, то это Белая Скала.
Я вырываюсь из её холодных стен и чувствую неимоверное облегчение!
– Эй, Санта! – машу, заприметив старика издали.
И пускаюсь со всех ног навстречу. Мне хочется поскорее запрыгнуть в наше каноэ и уплыть далеко-далеко, подальше от Белой Скалы. Но я спотыкаюсь о маленький, почти невидимый камешек, и рюкзак спадает с моего плеча. Я подпрыгиваю, чтобы вернуть его обратно, но поскальзываюсь на чернозёмной жиже и плюхаюсь попой в грязь.
От моих неловких движений грязь смешно чавкает, и я в бестолковых попытках подняться хохочу, как сумасшедшая. Волосы лезут в лицо, и я отплёвываюсь от них, потому что не могу убрать, ведь мои пальцы перепачканы. Десять вулканов извергли липкую густую лаву, которая ещё не остыла.
Ловко просунув руку под широкую лямку, я подхватываю рюкзак, встаю и продолжаю свой путь, не сводя глаз с растопыренных пятерней. Я не хочу потревожить задремавшие вулканы. Лава ещё тёплая, хотя почти уже застыла.
– Это огненное кольцо! – сообщаю я Санте, как только оказываюсь у него во дворе. – Помнишь, ты рассказывал про вулканы, которые окружили океан?
И сую свои руки ему чуть ли не в бороду. Старик подслеповат и может не разглядеть моё открытие на большом расстоянии.
– Похоже на то, – соглашается он и кивает мне за спину. – А Боуи извергся где-то позади.
Я вытягиваю шею, чтобы изловчиться и заглянуть себе через плечо, но ничего не выходит.
– А ты не врёшь? – прищуриваюсь я, потому что из рассказов старика помню, что подводный вулкан Боуи особенный.
Санта смеётся. И я смеюсь. Его смех как тысяча встревоженных ворон – кхар-кхар-кхар-кхар! Из раскрытого рта старика даже вылетает одна такая, серая и безобразная, и шмякается ему под ноги. От этого Санта закашливается, сгибается почти пополам, сплёвывает в сторону ворону побольше и сразу серьёзнеет.
– У меня много дел, – бурчит он в бороду и отворачивается. – Уходи.
А мне ну совсем не хочется! Если бы сегодня мне надо было домой, то, конечно, я бы сразу ушла. А так…
– Я тебе помогу, – говорю я, изучая его старый пиджак с дырками на локтях. Так, будто вижу впервые. И прихожу к мысли, что пиджак ещё ничего. – Хочешь, я поставлю тебе заплатки?
– Не хочу, – фыркает Санта, не обращая на меня никакого внимания, в то время как я уже ковыряю палкой кучку картофельных очисток посреди его двора.
– А зря, – говорю я, не прекращая своё увлекательное занятие: в центре кучки я нахожу настоящее сокровище – красную кожурку от помидора. – Ты был бы очень красивым, Санта!
Старик наконец-то оборачивается и пристально смотрит на меня своими мутно-синими глазами – я это макушкой чувствую!
– Скажешь тоже, – хмыкает он и снова смеётся: – Кхар-кхар-кхар-кхар!
И я теперь знаю наверняка, что Санта меня не прогонит.
Отшвырнув палку в сторону, я с восхищением смотрю на наше великолепное сооружение, как бы спрашивая разрешения запрыгнуть туда, и Санта кивает. Он идёт к маленькому кривому кранику, торчащему прямо из земли, и поворачивает заржавелый вентиль. От радости я даже взвизгиваю!
И вот я уже плыву на каноэ…
Каноэ – это такая узкая-преузкая лодка с острым носом, который так и норовит влезть не в свои дела. Например, поцеловать вон тот огромный камень, осевший в воде на повороте. Или просто нырнуть поглубже.
Но в моих руках весло. Оно тяжёлое и выглядит устрашающе. Поэтому каноэ его слушается. А весло слушается меня. Здесь я главная! И если я захочу, то уплыву далеко-далеко – туда, где по зеленеющим полям гуляют лампаки.
У лампак смешные мохнатые мордочки и длинные шеи. Их хочется обнять или хотя бы просто потрогать. Мягонькие, тёпленькие, милые лампаки! Я представляю, как глажу их по шёрстке и по мокрому носу, кормлю с руки морковкой и, кажется, улыбаюсь.
– Ну всё, хватит, – смеётся Санта. – Сейшелы затопит.
Тогда я впиваюсь пальцами в весло ещё крепче и начинаю усиленно грести назад. Брызги летят во все стороны.
– Хватит, хватит, хватит! – заходится в хриплом смехе старик и машет перед лицом желтовато-серой ладонью.
Я смотрю на Санту и понимаю, что забрызгала грязью его пиджак.
