С сумраком пришла смерть.
Возле реки девочка вместе с младшим братом собирали ягоды осозники, а их отец, присев у кромки ледяной воды, пополнял запасы листьев алоэ. Судя по всему, успокаивающий гель им потом очень пригодится: шипы растений исцарапали девочке всю кожу. Но за мыслями о предстоящем ужине она едва замечала боль. Ее мама делала лучшее осозничное варенье на всем Вендероле, и девочка уже сейчас знала, что эта партия будет невероятно вкусной: когда небо венчает луна, серебристые ягоды на вкус слаще всего. Еще бы брат не уминал их за обе щеки, тогда бы они наконец отнесли ягоды матери и сполна насладилась плодами своего труда.
Они едва заполнили половину корзинки, когда тихий ночной воздух рассек первый крик.
Девочка с братом замерли; он раскрыл рот, измазанный серебристым соком, она беспокойно нахмурилась. Девочка перевела взгляд изумрудных глаз на отца, стоявшего возле студеной реки с огромной охапкой алоэ в руках. Тот смотрел не на мшистые растения, а на маленький домик на вершине холма. Кровь отлила у него от лица.
– Папа, что…
– Тихо, Керрин, – шикнул мужчина на сына, бросив алоэ и подбежав к детям. – Наверное, это просто Торелл с Зуликой играются, но давайте лучше проверим…
Что бы он ни собирался сказать об их старших брате и сестре, его прервал еще один крик и жуткий грохот, который было слышно даже внизу у реки.
– Папа… – проговорила на этот раз девочка, подскочив, когда отец вырвал у нее корзинку и мертвой хваткой сжал руку. Ягоды разлетелись вокруг. Не успела девочка продолжить, как раздался пронзительный вопль ее матери:
– Беги, Фаран! Беги!
Отец так сильно сдавил ее ладонь в своей, что девочке стало больно, но последовать приказу жены ему уже не удалось. Из дома выбежали солдаты с обнаженными мечами, и даже в скудном лунном свете их доспехи отливали серебром.
Десяток, не меньше.
Много.
Слишком много.
Сквозь колючие кусты девочка дотянулась до дрожащей руки брата, липкой от сока осозники. Они в ловушке, бежать было некуда: позади – только ледяная река, слишком быстрая и глубокая, чтобы ее пересечь.
– Все хорошо, – надтреснутым голосом успокаивал их отец, пока приближались солдаты. – Все будет хорошо.
А потом их окружили.
ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Взглянув на мальчика, привязанного к металлической кушетке перед ней, Кива Меридан наклонилась и прошептала:
– Вдохни поглубже.
Он и моргнуть не успел, как она обхватила его запястье и вонзила кончик добела раскаленного лезвия в тыльную сторону его ладони. Мальчишка закричал и попытался ударить ее – все они пытались – но Кива только крепче сжала его руку, продолжая вырезать на коже два полукруга, складывающихся в букву «З».
Одна-единственная буква – метка, что теперь он узник Залиндова.
Рана заживет, но шрам останется навсегда.
Кива старалась закончить как можно быстрее и ослабила хватку лишь после того, как полностью вырезала метку. Она едва удержалась, чтобы не сказать мальчику, что худшее позади. Даже подростки умеют отличать ложь от правды. С сегодняшнего дня он принадлежал Залиндову, и на металлическом браслете у него на запястье было выведено его новое имя – заключенный Х67Л129. Будущее не готовило ему ничего хорошего, и врать об этом не имело смысла.
Кива намазала его кровоточащую ладонь соком баллико, чтобы туда не попала инфекция, и присыпала сверху пеплом корнеперца, чтобы приглушить боль, а потом обернула лоскутом ткани. Тихо велела три дня не мочить и держать в чистоте, хотя прекрасно знала: если мальчишку определят в тоннели, или на фермы, или на каменоломню, это будет попросту невозможно.
– Сиди смирно, я почти закончила.
Кива сменила лезвие на ножницы. Они были покрыты ржавчиной, но их острые края вполне могли прорезать и сталь.
Мальчишка весь затрясся, побледнел, зрачки расширились от страха.
Кива не стала его успокаивать, тем более что в дверях лазарета стояла вооруженная женщина и пристально следила за каждым ее движением. Обычно Киве давали хоть немного уединиться, и она могла спокойно работать вдали от холодных бдительных взоров надзирателей. Но после мятежа на прошлой неделе стража была на взводе и не спускала ни с кого глаз – даже с арестантов вроде Кивы, которая преданно служила смотрителю Залиндова и доносила на других заключенных. Была информатором. Шпионом.
Никто не ненавидел Киву больше нее самой, и все же, какой бы ни была цена, она не позволяла себе жалеть о своем выборе.
Мальчишка захныкал, но Кива, не обращая на него внимания, принялась резкими короткими движениями обрезать ему волосы. Она вспомнила, как десятью годами ранее ее саму привезли в тюрьму; вспомнила унизительный процесс раздевания, отмывания, стрижки. Из лазарета Кива тогда вышла с покрасневшей кожей и без волос, из вещей – только колючая серая рубаха и такие же штаны. Несмотря на все, что ей пришлось пережить в Залиндове, первые часы позора остались для нее худшими. Шрам на руке отозвался на воспоминания резкой болью, и Кива перевела взгляд на свой браслет с идентификационным номером. На металле было выгравировано Н18К442 – вечное напоминание, что она никто и ничто, что стоит ей сделать шаг в сторону или даже посмотреть не на того человека не в то время, и ей грозила смерть.