***
Первый свой «круг» Сашка помнил более или менее отчётливо. Пришёлся аккурат на пору правления царственного тёзки – Александра Первого. Был наш Сашка тогда молодой парнишка из приписных крестьян, смолоду считавшийся всей округой если не юродивым, то близким к этому, но смышлёным. Во снах к нему часто являлись картины сражений то на мечах, то копьями и палицами. Всё урывками, призрачно и непонятно. А прознавшие об этом домочадцы, с малых лет его только на смех поднимали. Мол, сиди, помалкивай, чем чушь про бои с ордынцами баять. Доставалось Сашке регулярно от всех подряд: от деда, отца с матерью, братьев и соседских мальчишек.
Еще регулярно получал он подзатыльники за то, что просто не мог ответить на вопрос – откуда он знает то, чего знать не должен. Ну вот как на такое ответишь? А он просто знал. А откель? Да кто ж его знает?
И грамоте он умел, хотя никто и никогда его не учил. А откель грамоте разумел – ответить не могёт. Отец приговаривал: «Знать-то врёт, али придумывает». И проверить долгое время никто не мог – грамоте никто в селе не умел, да и делать что ли больше нечего, как россказни и каракули мелкого врунишки проверять. Вот и сыпались подзатыльники на маленького Сашку как горох из туеска. Даже когда его семья переехала из Колчеданского острога в Каменскую слободу, что тоже была к Сибирской губернии приписана, ничего не изменилось. Неведомые знания всплывали в памяти, сражения снились, затрещины сыпались.
Однако вырос Сашка высоким да крепким, широкие плечи, добрый взгляд, светлые кудри, крепкие ноги. Когда минул ему 20-й год, отец невесту ему нашёл. Да не суждено было обзавестись Сашке собственной семьей.
Призвали его на военную службу в Екатеринбургский пехотный полк, созданный ещё отцом царя-батюшки. Много дорог прошёл со своим полком Александр, пока не забросила их судьба на Бородинское поле.
Сашка выдумщик, как звали его сослуживцы, вытащил с поля двоих своих товарищей, сам сражался как оголтелый. И не царапины. Вот почему после первых часов боя уверился он, что вернётся с этого поля живым. Но стоило ему так подумать, как всё перед глазами потемнело. В последний миг жизни, падая на сырую от крови землю, он видел только французский штык, с пурпурными пятнами на поцарапанном металле. Он медленно выходил из его груди благодаря усилиям врага, спешившего вынуть его из одного тела русского солдата и поскорее вонзить в другое.
***
Не успело до конца потемнеть в глазах Александра, как впереди вновь забрезжил яркий свет. Тёплые руки, ласковые объятья огромных людей. А он такой маленький-маленький. А главное, беспомощный. Отчаяние поглотило его настолько, что он… заплакал! И услышал собственный голос – плач новорождённого.
Матерью его оказалась мастерица Ефросинья, славившаяся на весь Шадринский уезд своим ткацким умением. Почти еженедельно кто-то да приезжал в их дом поучиться ее мастерству. А если не получалось, так хоть поглядеть.
Рос Сашка (его вновь нарекли Александром) молчаливым, низеньким, сбитым, склонным к полноте, но в то же время разумным парнем. А молчал, дабы не выдавать порой тайных своих знаний и опыта. Благо, родился в той же стороне, что и прежде жил. И многое было знакомо еще с прошлого круга. Как только позволил возраст, отец пристроил его в соседнем поселении, Каменском заводе, на работу в домнах. Многое изменилось в бывшей Каменской слободе, но и многое осталось неизменным: мирные реки Исеть и Каменка, и красоты местные, словами неописуемые. Частенько Сашка, гуляя среди них, вспоминал прошлый жизненный круг и размышлял «Для чего ему дарована память о нём в жизни сегодняшней?».
Хоть он и не родился здесь, но Каменский завод стал для него родным. Как-никак, вторую жизнь живёт в этой округе. Здесь же он обзавёлся хозяйством и женой. Отсель же, с Каменского завода, ранней весной 1914 он и был призван на военную службу. Попал он в гренадёрский полк. В серьезных боях не участвовал, а по пути с сослуживцами побывал в доселе невиданных им фотосалонах и театрах, видел синему. Даже сумел отправить домой две фотокарточки. Но уже в августе 1914 был ранен в руку. Не серьёзно, но в госпиталь его всё же отправили. А оттуда и вовсе домой выписали.
Но и дома, в Каменском заводе, пробыл Александр недолго – без одного дня седьмицу – как снова призвали его в армию. Почти два года он провёл в дороге и боях в составе с всё того же гренадёрского полка. Далеко от родного дома забросила его дорога и судьба. Он обрёл и потерял не мало товарищей. Туберкулёз и тиф косили его друзей похлеще вражеских снарядов и пуль. А его ничего не брало. Он как заговорённый из каждой передряги возвращался целёхоньким. О чем обязательно при каждой возможности писал родным, чтобы не волновались.
Но вот пришёл новый приказ – надо переправляться через Днестр. По темноте. Как спустились сумерки, начали рядами спускать на воду самодельные плоты для переправы людей и техники. Двигались тихо, почти без единого плеска, не смотря на обилие народа. Плот Александра уже почти достиг середины Днестра, как раздались первые раскаты взрывавшихся снарядов. Паника и хаос охватили часть полка. Кто-то пытался грести к берегу, чтобы спасти грузы, кто-то прыгал без всего, чтобы самому добраться до суши вплавь.
