Евдокия Семёновна была из эвакуированных во время войны детей. В сорок втором, будучи ребёнком, когда её поезд попал под бомбёжку, девочка вместе с другими детьми, которых вывезли из блокадного Ленинграда, просто потерялась. Молодые родители, оставив маленькую Дусю, старой бабушке, ушли добровольцами на фронт. Только бабушка и сама была больной и старой, всё боялась и говорила соседке по площадке.
– Болею я, а от детей и вестей нет. Живы ли… Петровна, если со мной что случится, не оставь Дусеньку, прошу тебя.
Петровна пообещала, но проворчала.
– И что ты Нюра, раньше времени себя хоронишь?
– Так ведь война, голод, вот холода начнутся, совсем невмоготу будет – ответила старая женщина.
Но как чувствовала, в самом начале сорок второго года, Нюра сильно простудилась, её увезли в больницу и ночью она умерла, жар так и не спадал. Петровна, как и обещала Нюре, забрала к себе маленькую Дусю, которой было всего четыре года. Но попечительский совет решил, что ребёнку будет лучше в детском доме, пока вернутся её родители, если вернутся конечно. И в самые тяжёлые дни блокады, решением горкома, детей эвакуировали в Ташкент. Но по дороге поезд атаковали немецкие самолёты, поезд попал под бомбёжку, начался хаос, крики, кровь, тела разбросанные возле вагонов. И во всей этой суматохе, из вагона выпрыгнула маленькая девочка и пошла. На маленькую Дусю никто не обращал внимание, дым застилал глаза, оттаскивали от огня раненных…в общем Дуся пошла вдоль полотна, вдалеке, в темноте чернел небольшой лес, девочке было страшно, поэтому она перешла железнодорожное полотно и пошла на свет, который мерцал далеко, в селе. Дуся шла и громко плакала, всё звала маму и бабушку, её пугал лай собак, доносящихся из села, но там был свет, а Дуся знала, свет это хорошо. Она была очень голодна, хорошо было тепло, зима была позади, но одета Дуся была в короткое пальтишко, тёплые чулки и ботиночки на шнуровке. Вдруг в темноте что-то мелькнуло, Дуся, которая громко плакала, сразу замолчала и остановилась, вглядываясь в темноту, она никак не могла разглядеть, что же это могло быть. Только ничего не увидев, девочка опять пошла по направлению к свету, вдруг перед ней возник огромный пёс, Дуся от неожиданности замерла и посмотрела не мигая от страха на собаку. Может быть пёс и не был таким огромным, но ведь Дуся была сама маленькой, поэтому ей и показалось, что это был даже не пёс, а огромное чудовище, про которых ей вечерами читала баба Нюра. Только голова была одна у этого чудовища и ноздри огнём не дышали. Дуся, как вкопанная, остановившись, смотрела на пса, от страха у неё застучали зубки, как вдруг пёс подошёл ближе и стал обнюхивать сначала ботинки Дуси, потом чулки, пальто, руки и вдруг собака свалив девочку на землю, стала лизать ей лицо. Дуся зажмурила глаза, думая, что это чудовище сейчас её съест, но собака ласково заскулив, продолжала лизать руки и лицо девочки. Дуся своим детским умом поняла, есть её не будут есть и кажется собака очень даже добрая и совсем не страшная. Она села и открыв глаза, погладила пса, который вдруг схватив ее за подол старенького пальтишка, стал тянуть куда-то. Дуся послушно пошла за собакой, которая вела её к селу, к свету. Они шли рядом и пёс будто охранял Дусю и готов был разорвать любого, кто приблизится близко к его уже хозяйке. Это было небольшое село, собака привела девочку на окраину и у одного дома открыла калитку и войдя во двор, залаяла и стала скрести лапами дверь. Наконец дверь открылась и на пороге появилась женщина.
– Дуся, ты где была? Ну-ка заходи в дом – сказала женщина.
Собака вошла и послушно легла на пороге, положив большую голову себе на передние лапы.
– А ты кто такая? – спросила женщина, от которой пахло молоком.
– Я Дуся – сказала девочка, зевая и от голода и от усталости.
– Аха… Вот это да! И собаку мою зовут Дуся, тёзки значит. Ты откуда такая маленькая, ты одна что ли? – оглядывая вокруг двор, спросила женщина.
Никого больше не увидев, она подняла Дусю на руки и внесла в дом, пройдя через сенцы в небольшую комнату с печкой. У окна лавка и стол деревянный, за печкой что-то типа тапчана, где спали двое детей, при свете лампы, которая еле догорала, не было видно, девочки или мальчики там спят. Женщина посадила Дусю на лавку к столу, зная, что ребенок скорее всего голоден. Дуся посмотрела на женщину, чумазое лицо и руки, усталый, испуганный детский взгляд, вызывали жалость. Женщина налила из крынки молока, с полки взяла завёрнутый в чистый рушник кусок хлеба и поставила перед Дусей. Девочка схватив кусок хлеба, вонзила в мякоть свои острые зубки. С жадностью поедая хлеб и запивая его молоком, Дуся не доев, положила головку на стол и крепко уснула. Женщина покачала головой.
– Проклятая война. Наверное девочка с поезда, который бомбили ночью – прошептала она и подняв Дусю на руки, унесла в соседнюю комнату и положив на кровать, быстро сняла с неё ботинки и пальто.
Укрыв её старым залатанным одеяльцем, женщина вышла к своим детям, чтобы посмотреть, как они там. Дети, два мальчика, семи и одиннадцати лет, сладко спали за печкой. Ранним утром послышался лай собак и немецкая речь, раздался сильный грохот стука сапогами в дверь. Хозяйская собака Дуся сильно лаяла. Раздались выстрелы и следом голос скулящей от боли собаки Дуси. Женщина испуганно пошла открывать дверь, за порогом стояли два здоровенных немца, а за калиткой, в мотоцикле, сидели ещё двое, с автоматами и в касках. Ничего не говоря, немец отодвинул в сторону женщину и нагло, словно к себе домой, зашёл к ней в дом. Женщина, которую звали Мария, стояла в деревенской широкой юбке и кофте, с передничком впереди и на голове светлая косынка, закрывала всю голову. На вид ей было лет пятьдесят, хотя наверное ей не было и сорока лет. Муж с другими сельчанами ушёл на фронт прямо в начале войны. И вот уже много месяцев, от него не было вестей. А тут немцы село заняли, вели себя нагло, отнимая у сельских жителей еду и живность, которая ещё оставалась кое у кого. У Марии была коза, которую она прятала от немцев, как могла, то за речку отведёт, привяжет к дереву, то в погребе, за кадками спрячет. Ведь единственная кормилица была, а у неё дети малые.
