1. Пролог
Пролог 1.
В любви и ненависти не бывает полумер. Невозможно кого-то немного любить, или чуть-чуть ненавидеть. И если всё настоящее, ты обязательно это почувствуешь. Отравляющую сердце, лютую, разъедающую раны, хуже соли, ненависть ты никогда и ни с чем не спутаешь. Иногда она становится частью тебя, срастается с телом, словно паразит и остаётся верной подругой держащей тебя за руку своей костлявой ладонью.А порой... Словно язва съедает заживо изнутри, оставляя после себя лишь пустую, безликую оболочку. Но хуже всего любовь. Она не проходит годами, она перестанет терзать тебя только если тебя самого не станет, и возможно даже там, на пороге жизни и смерти она останется с тобой один на один, чтобы продолжить твою агонию до конца. И эта алчная сука не оставляет надежды. Она заставляет молить о смерти, лишь бы прекратить этот кошмар, лишь бы мир вокруг померк, а ты прекратил жалкое существование,жаждущее чужой плоти так сильно, что трудно дышать. И лишь одно мимолетное касание чужой души заставляет воскресать снова и снова, входя на новый круг ада,в самое жерло пекла, которое создано специально для тебя во имя той самой святой любви.
Пролог 2.
- Дальше. Что было дальше, Анна? – Произносит он в мои раскрытые губы, опаляя своим дыханием.
А я теряюсь. Прошлое растворяется, смешиваясь с настоящим, его пальцы скользят по коже в унисон с воспоминаниями, сливаясь в единое движение, и жар поглощает каждую клеточку тела.
- Анна. – Его рука дотрагивается лица, а большой палец прижимается к нижней губе, ведёт по ней, придавливает, скользя в рот, и движение это простое и порочное одновременно.
- Почему ты всё время спрашиваешь о нём? Это же не имеет смысла. Не касается того, что сейчас…
- Ты говоришь не о том, что я прошу. Дальше, Аня. Мне нужно знать, что было дальше.
С лёгкостью подхватывает меня, и усаживает себе на колени, прижимая спиной к широкой груди. Мои руки плотно зажаты между нашими телами, а ноги широко разведены по обе стороны от его колен. Тело дрожит, а пальцы ног сводит так, что выпрямить их нет сил. Одной рукой он прижимает меня к себе, вторая же методично сводит меня с ума.
- Он ласкал тебя, перед тем, как забрал твою девственность? – Я нерешительно киваю, а он тут же скользит ладонью по моему телу, и я горю под его пальцами. Меня не спасает ни тонкий шёлк платья, ни прохладный ночной ветер из открытого окна. – Как он это делал?
- Я не помню… - Шепчу и зажмуриваю глаза, желая избавиться от наваждения.
А меня будто никто не слышит. Продолжает свою изощренную пытку, поддев бретель платья, оголяет грудь и замирает на мгновение, будто любуется открывшейся картиной.
- Так он делал? – И я вскрикиваю от того, что превратившийся в горошину от холода или возбуждения сосок, оказывается между его пальцев. Он потирает его, перекатывая подушечками, и щипает, заставляя скрутиться от сладкого спазма. Пытаюсь свести ноги, но он не даёт, фиксируя их своими коленями.
- Вспоминай, Аня. Так он тебя трогал? – Скользит в вырез платья, подцепив кружево трусиков под ним, продвигаясь глубже, лаская возбуждённую горячую плоть.
- Здесь тоже ласкал? Влажная, податливая…Такой ты была тогда? – Он шепчет, будто в безумии, и я этим безумием заражена уже, как какой-то неизлечимой болезнью.
- Я не помню!!! Зачем тебе это знать?! Он не причём здесь. Зачем?! – Кричу, выдирая руки из его хватки, впиваясь ногтями в стальные мышцы.
- Потому что я хочу, чтобы ты вспомнила, и не смей забывать. Никогда! – В ярости шепчет, склонившись над ухом, и со стоном погружает пальцы в мою изголодавшуюся плоть.
2. Глава 1
Глава 1. 1993 год. Город N.
Когда его привели впервые, он напоминал волчонка, едва лишенного матери. Малыш с глазами ангела и звериным оскалом на всё ещё детских пухлых губах. Мальчик одиннадцати лет, высокий и слишком тощий для своего возраста, с тонким шрамом над верхней губой. Директриса сообщила всем его имя, толкнула пухлой ручкой в гущу заинтересованных детей и захлопнула за собой дверь. Его звали Ваней, и глядя на этот не по-детски суровый взгляд, я почему-то твёрдо решила, что это имя буквально отказывалось подходить маленькому взрослому мальчику. Никто не знал почему он здесь оказался, да и это мало кого интересовало. Детский дом, несмотря на своё говорящее название, совсем не место для детей. Дети должны быть в семье, с любящими мамой и папой, засыпать под мамины колыбельные, а наутро кушать манную кашу. Тёплую, сладкую и без единого, даже самого маленького комочка. А по выходным обязательно в город, где папа рывком под мамин крик «осторожней!» посадит тебя на плечи. И ты будешь смотреть на весь этот огромный мир, ощущая под собой нерушимую отцовскую поддержку, держа в руках сладкую вату и воздушный шар. Красный. Обязательно красный. По крайней мере, когда тебе всего лишь девять лет, образ дома именно такой, с точностью, до каждой капельки маленькой детской мечты. В реалиях же всё обстояло иначе. Ледяная манная каша по утрам, склизкая, покрытая уже застывшей коркой, с бугрящимися комочками, которую не хотелось не то, чтобы есть, даже нюхать. Железные кровати, с застиранными, множество раз зашитыми пододеяльниками и строгий голос воспитателя. «Спать!». А ночью обязательно кому-нибудь устраивали «тёмную», и ты лежишь, завернувшись с головой в одеяло, и сцепив зубы вслушиваешься в шаги, молясь, чтобы они были как можно дальше от твоей кровати. Кто-то терпел издевательства каждый день, с нелепым упорством принимая роль груши для битья. Кто-то пытался жаловаться взрослым, тем самым обрекая себя на ещё более страшную долю «стукача». А кто-то отбивался, зарабатывая авторитет зубами и кулаками. Или стареньким ржавым гвоздём, как это когда-то сделала я. Местный заводила ещё долго плевался на меня чокнутой девкой, но поглядывал с уважением, а с годами и вовсе забыл о своей обиде, навсегда приняв в круг тех, кого обижать нельзя.
