1. Глава 1
Муж потребовал развода по совпадению ровно на седьмую годовщину нашей свадьбы.
Смотрит на меня враждебно:
— Ты дашь согласие, Карин, и я выплачу хорошие отступные. Начнёшь препятствовать расторжению брака — я всё равно добьюсь своего, только ты ничего не получишь, кроме того, что установит суд. Сходи к любому юристу, и тебе объяснят, что закон на моей стороне. У меня на руках заключения трёх разных независимых клиник, подтверждающих твоё бесплодие.
Я уныло киваю, а поднять голову уже нет сил.
Сердито фыркнув, муж — будущий бывший муж — чеканя шаг, стремительно покидает гостиную. Звук шагов отдаляется, вдали хлопает дверь его рабочего кабинета, и я остаюсь одна. Совершенно одна — в комнате, в жизни.
Я боком заваливаюсь на диван, подтягиваю колени к животу. Взгляд упирается в белизну потолка, и я чувствую себя опустошённой до донышка. Есть только пустота надо мной и бесконечная усталость могильной плитой навалившаяся на грудь. Даже дышать трудно. Берт правда думает, что в таком состоянии я могу хоть чему-то препятствовать? Изо рта вырывается рваный смех, больше похожий на чахоточный кашель. Я закрываю глаза, отдаваясь утешительной темноте.
Когда всё пошло не так?
Ответ где-то рядом, но я не понимаю, словно ответ прячется от меня за пеленой тумана, играет в злые прятки.
— Ты решила, что если будешь лежать сутки изображая больную, я изменю решение? Глупо, Карин. Приведи себя в порядок. Слушание через три часа.
Он не знает, что последнее время я почти всегда лежу?
Только я не болею.
У меня просто нет сил.
Потому что жизнь серая, и всё, что есть — это кромешная безысходность. Берт напрасно думает, что я буду чему-то препятствовать. Мне всё равно, буду я числиться его супругой или буду точно также лежать под одеялом в статусе разведённой.
Кое-как приподнявшись, я протягиваю руку. Пальцы подрагивают. Я неуклюже обхватываю стоящий на подносе стакан, и во рту заранее разливается горечь, но я делаю глоток. Горничная терпеливо ждёт. Она держится безупречно, её не в чем упрекнуть, только в глубине её глаз живёт брезгливость, адресованная мне. Я согласна — я действительно очень жалкая. Я глоток за глотком выпиваю жирный бульон с размоченными ржаными гренками. Едва ли такой еды достаточно, но больше в горло не лезет, и я позволяю горничной отвести себя в ванную, искупать, причесать, одеть и даже нанести макияж. Не ради красоты, а чтобы скрыть землистый цвет лица, мешки под глазами, сухость губ.
А ведь совсем недавно я была настоящей красавицей. Куда что ушло? Мне всего двадцать семь лет, совсем молоденькая, а чувствую себя древней старухой и иногда мелькает подленькая мыслишка, что здорово уснуть навсегда. Закрываешь глаза и… конец.
— Сносно, — заключает Берт, оценив старания горничной.
Он подаёт мне руку совсем как раньше, и мы спускаемся на улицу. Я иду медленно, и Берт недовольно поджимает губы, но не торопит.
Мы садимся в экипаж.
Тоже почти как раньше. Только раньше Берт не отодвигался от меня в угол. Чтобы не видеть, насколько я неприятна мужу, я отворачиваюсь к окну и невольно слежу за проплывающими за окном домами.
— Новый магазин? — удивляюсь я. Когда-то я обожала наряжаться.
— Уже год, — откликается Берт.
Я глубоко вдыхаю. Надо же, выезд подействовал на меня благотворно. Я давно не замечала за собой интереса к жизни.
— Когда у нас всё пошло не так? — внезапно для самой себя спрашиваю я и резко оборачиваюсь.
Непривычно быстрое движение стреляет в шее болью.
— Когда тебе стало лень, Карин. Посмотри на себя, во что ты превратилась. Ты была красивой, улыбчивой, лёгкой. Я был счастлив жениться на тебе. А стала как кабачок, растущий на куче мусора. Сколько раз я тебя звал пойти на премьеру, поехать в гости, побывать на выставке? И что я слышал в ответ? “Я не хочу”, “Я устала”, “В другой раз”. Сколько врачей ты прошла? Все как один утверждают, что ты здорова.
Нет, ответ неверный. Когда я отказывалась от премьер, со мной что-то уже было не так.
— Мне нужна помощь…
— Неужели, Карин? А напомни, который раз я это от тебя слышу? Я не пытался тебе помочь?
Пытался, да.
Но как-то безрезультатно.
— Я…
— Просто перестань ныть и плесневеть. Давай, сделай что-нибудь полезное. Сходи куда-нибудь, устрой благотворительный приём, раздай тряпки, которые на тебя больше не налезают.
А можно мне обратно под одеяло?
Нет, нельзя.
Экипаж останавливается, и Берт галантно подаёт мне руку, помогает выйти. Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Как давно я была на улице? Утром был дождь? На мостовой следы высыхающих луж и воздух сырой, наполненный запахами молодой травы. Я чуть приспускаю шаль и окунаюсь в весеннюю прохладу. Пожалуй, мысль посидеть на парковой лавочке, не вызывает отвращения. А вот мысль, что в парке нельзя оказаться по щелчку пальцев, надо добираться, и не важно, что на экипаже, убивает.
Я не успеваю решиться на прогулку, потому что Берт затягивает меня под серые своды тяжеловесного здания Суда, напоминающего мне древний могильник.
Мы пересекаем холл, поднимаемся по лестнице на второй этаж, и длинный коридор приводит нас к двустворчатым дверям с резным замысловатым орнаментом, обрамляющим изображение аллегории правосудия.
