Я ревела белугой, выла гарпией, орала мартовской кошкой… Короче, издавала поганые звуки, как говаривала кормилица, комментируя способности к пению, коих у меня отродясь не водилось, но папе, конечно, виднее. Он же папа. И старше. И ведьмак. А потому воспитывали меня как полагается, ограничив мое детское стремление к свободе уроками танцев, музыки, пения, этикета, истории и культуры. И то помимо того, что в школе было. Хотя, честно признаться, в школе я отдыхала. Еще у папы были брови. И он ими шевелил! Вот как накосячу, так шевелил, угрожающе и со смыслом. Особенно левой, она у него более подвижная. Зато правый глаз – серый, более строгий. Вот он так на меня и смотрел, когда я на некромантию пошла. Стоял, руки за спину заложив, от греха подальше, глазом серым зыркал и бровью шевелил угрожающе. Жаль, не послушалась. Четыре курса позади, практика впереди, перспектив никаких. Кроме замужа. Сижу, вою. Пою, то есть… Стараюсь, как могу.
Рулады носились в воздухе, придавая ночи ни с чем не сравнимый колорит панихиды и легкий оттенок жути.
– Ну как такое чудное создание может исторгать из себя такие на диво поганые звуки, – умилялась Тоха, слушая мой очередной урок по вокалу.
Да, умилялась! Кормилица и нянька по совместительству, даром что почтенного возраста гномка была, трепетно любила всяческий неформат и искренно им восторгалась. До глубины всей своей широкой груди. Ручки на пузико складывала, подбородочками подергивала в такт и умилялась. А может ее страдания учителя в душевный трепет приводили и в настроение. Учитель был тощим, как палка, и глаза на выкате, а Тоха тощих не любила. Вот и радовалась, когда он от музицирования моего изнывал и страдал безмерно. Во всяком случае, глаза закатывал очень интригующе.
Вот прям, как я сейчас. Ну, не закатываю, а на луну взираю, она высоко над кладбищем, желтая, как блин и такая же ноздреватая, а я низко. В кустах. Колются. Но пахнут хорошо. Они пахнут, я пою. Из недавнего, нашумевший в магнете хит бойз-бенда «Черепки».
– И молодааяааа не узнаааеэээт, какой у нага был…
Оборвав историю на самом интересном, меня с нездешней силой выволокло из шиповника, не щадя ни голых рук моих, ни самолюбия.
Нездешняя сила была представлена в образе злющего длинноволосого мужика с мятой физиономией, на которой трогательно отпечатались ручка, пара скрепок и монетка в один чар.
– … … …, – ознакомившись с добытым, сообщили мне.
Я, конечно, подозревала, что не все впадают в благоговейный трепет от моей особы, однако, чтоб вот так… Ни одного печатного слова? Нет, ну, может, я была слегка не в форме. Модное платье цвета глубокий черный и туфли на шпильке на самая удобная одежда, чтоб по шиповникам выть… петь. Но даже девица с листьями в волосах и размазанной по вчерашнему лицу косметикой имеет право хотя бы на приличные предлоги в свой адрес.
Велеречивый, плотненько держа меня за загривок, выудил из кармана мятого черного балахона магфон, рявкнул в него: “Забирайте”, вытряхнул из рукава наручники и, перекрыв пути к отступлению своим туловищем, отработанным движением зафиксировал меня за ограду. В пониже спины интригующе уперлось что-то продолговатое. А потом завибрировало.
– Ой, – сказала я, загадочно кося глазом через плечо, – у вас там шевелится.
Патлатый оставил мой тыл, добыл из глубин еще один магфон, который окрасил его лицо в романтично-голубой. Побуравил гаджет припухшим глазом (вторым он за мной наблюдал) и добавил из непечатного. И на меня посмотрел. И вздохнул так, что я сразу устыдилась. На всякий случай. Потом он вздохнул еще раз и меня отстегнул, скучно и буднично. Даже прижиматься не стал, как в первый раз. Не то чтобы я расстроилась, но вдвоем было теплее. Ночка намечалась бодрая, а я вся в вырезах и разрезах. В кустах-то не поддувало, и у меня там уже практически гнездо было. Теплое и обсиженное.
Пока я мечтала о тепле, покинувшие ограду наручники щелкнули на моих запястьях, а любитель экзотического слова настойчиво подтолкнул меня в сторону от шиповника, где в тени кладбищенских ворот притулилась старая, как мир, колымага. Тьма! Да у нее даже колеса!
– Не-не-не, я в это не полезу. Сами убивайтесь, – и уперлась в дерн каблуками. Хорошо вошли, по самые подметки.
На меня укоризненно и устало поглядели оба глаза. По очереди. Я в очередной раз устыдилась и проблеяла про оставленное под сенью шиповника добро – сумку с магфоном, ключами от дома на брелочке-непотеряйке, а так же позором всей жизни – направлением на практику. Именно из-за треклятой бумажки, внезапной любвеобильности своего бывшего, воспылавшего жаждой общения, паразита однокурсника и прочих всяких нехороших личностей с улицы я оказалась в кустах у кладбища, а не продолжала упиваться радостным окончанием сессии вместе с другими счастливчиками.
