Весна сорок пятого, в отличие от советских войск, неохотно вступала в окрестности Кёнигсберга. Но достаточно было прошуметь первому весеннему дождю, как в одну ночь опушились липы и тысячами зеленых побегов пробилась к солнцу трава.
– Весной пахнет, как дома! – блаженно улыбаясь, шумно, словно мехами, втянул ноздрями воздух стоящий на посту юный солдат.
– А весной везде одинаково пахнет, – облокотившись о перекрывающий дорогу самодельный шлагбаум, стал крутить самокрутку его напарник, пожилой сержант. – К примеру, вот я, – продолжил он, аккуратно отсыпая щепоткой махорку, – третью весну на фронте.
Встречал ее в разных краях. А пахнет она везде одинаково. Вопрос к тебе имею: почему?
Молодой солдат скосил на него недоверчивый взгляд:
– А ты знаешь?
– А как не знать? – покачав головой, добродушно хмыкнул старый солдат. – Вот ты, Харитонов, к примеру, младенцев нюхал?
– Ну, нюхал… – не зная, к чему тот клонит, неуверенно протянул Харитонов.
– Ну и как они пахнут? – продолжил допытываться напарник.
– Как надо, так и пахнут, – уклончиво ответил ему Харитонов.
– Ты хвостом не крути, отвечай! – прикрикнул старший сержант. – Одинаково али нет?
– Ну, ясное дело, – Харитонов пожал плечами. – Чего же с них взять… Младенец, он и есть младенец, – и, пользуясь случаем, блеснул навыком немецкого языка: – Киндер.
– Вот и весна так, – удовлетворенно кивнул пожилой напарник. – Потому что природа рождается…
Вдруг, визжа резиной, из-за поворота на дорогу вылетела легковая машина.
– Гляди-ка, – кивнул на нее старший сержант.
– Шибко идет, – поправив автомат, ответил ему Харитонов.
– Дай-ка предупредительный…
Харитонов вскинул оружие, и предрассветную тишину вспорол сухой треск автоматной очереди. Однако машина продолжала мчаться прямо на них.
– Тикает! – выпучив глаза, заорал Харитонов. И в тот же миг он увидел, что машина, не снижая скорости, сбила шлагбаум и умчалась вдаль.
Со словами «врешь, не уйдешь» старший по званию, щелчком отбросив окурок, вскинул винтовку и, прицелившись, выстрелил вслед удаляющейся машине. Та, резко вильнув, съехала с дороги и уткнулась капотом в растущее на обочине дерево.
– Поди-ка проверь, – сказал Харитонову его напарник.
Держа наперевес оружие, тот бросился исполнять приказ. Добежав до машины и держа на прицеле салон, он рывком открыл водительскую дверь, и оттуда мешком вывалилось тело немецкого офицера. Убедившись, что в салоне никого больше нет, Харитонов повернулся и крикнул сержанту: – Капут!
– Ясен пень, – хмыкнул напарник, – оружие захвати. Да курево… если есть. – И вполголоса, словно сам себе, добавил: – ему уже ни к чему, а в хозяйстве сгодится…
Вытащив из кобуры убитого пистолет, сунув его себе за пояс и взяв лежащие рядом с фуражкой папиросы, Харитонов хотел уже было бежать обратно, как вдруг заметил выпавший из машины красивый портфель, прикованный к запястью убитого офицера. Отстрелив браслет и на ходу разглядывая находку, Харитонов вернулся к разбитому шлагбауму. Взяв папиросы, сержант кивнул на портфель:
– А это что?
– Известно что – по́ртфель! – важно ответил Харитонов.
– И на кой он тебе? – удивился напарник.
– Как на кой? Война закончится, на работу буду носить! – рукавом оттирая с портфеля росу, сказал Харитонов.
– Ну ты даешь, Харитонов! – усмехнулся сержант, – министром, что ли, работать будешь?
– Будет надо, смогу и министром! – насупился Харитонов.
– Ну-ну! Оружие фрица не забудь сдать, министр! – доставая папиросу из пачки, с усмешкой ответил ему напарник. – А я покамест проверю курево, чем там баловался покойник.
Чиркнув зажигалкой, он прикурил, глубоко затянувшись, ноздрями выдохнул дым и, с прищуром взглянув на папиросу, со знанием дела сказал:
– А табачок-то знатный!
В России 1996 год встречали с необычным чувством. Война в Чечне, рост протестных настроений и избрание «левых» в Думу придавали интригу предстоящим выборам президента страны. Все понимали: что-то произойдет. И хотя никто не мог предсказать ничего определенного, в воздухе витало ожидание чего-то великого.
А вот Ника Кузнецова не ждала никаких перемен. Не ждала и не хотела. Потому что, потеряв мужа, она разучилась ждать, а оставшись одна, успела к своему одиночеству привыкнуть. Временами, правда, ее навещала хандра, которую могла побороть лишь смена обстановки. И поэтому, едва заметив своих верных спутниц – апатию и беспричинную грусть, она убегала от них, ища спасения в чужих городах и весях. Благо отец заботился о том, чтобы она жила в достатке, а на кафедре всегда можно было найти коллегу, готового ее подменить. Ну а если к тому же подворачивалась научная конференция, то, к вящему удовольствию Ники, смена обстановки проходила с толикой пользы.
Поэтому, когда за спиною утомительной череды новогодних праздников замаячила подкрадывающаяся меланхолия, она без колебаний купила билет и, воспользовавшись традиционным приглашением японских коллег, умчалась от нее на край света, в Токио, на ежегодный научный конгресс.
