Все персонажи, события, даты и места действия вымышленные. Всякие совпадения случайны.
– Беги! Беги, урод, как ты никогда ещё не бегал! – орал с кромки поля Тычков, потрясая кулаками и дурно багровея лицом.
Полубоярову удалось каким-то корявым, но эффективным финтом обыграть защитника, совершить рывок метров на двадцать и выйти один на один с вратарем, но… пушечно влупив по мячу, он послал его на метр выше ворот.
– Сука, дебилоид долбаный! – взвыл Тычков схватившись за голову. До конца матча оставалась минута и это означало, что ему, как тренеру, придется проставляться противнику, а это для Тычкова было смерти подобно. Если бы Полубояров забил, то была бы ничья и обе команды, как это не раз уже бывало, в дружественной и непринужденной обстановке выпили бы принесенный алкоголь, рассказали бы пару-тройку баек и расстались бы до следующих выходных. Но теперь все летело к черту.
А к самому Тычкову летел Полубояров с лицом душегуба, очень любящего своё занятие. За пределами футбольного поля Полубояров носил погоны майора полиции, был весьма уважаемым человеком и он совершенно не привык, чтобы в его адрес звучали такие слова как «сука и дебилоид». «Михаил Алексеевич», или «товарищ майор» – да, но не «дебилоид».
– Ты чего Тычок, падла, совсем страх потерял? – заревел «товарищ майор» и пребольно ткнул железным пальцем Тычкова в грудь отчего тот охнул и сморщился как младенец, готовый зареветь. – В табло захотел?
– Да я чего… я разве… – Тычков потирая грудь по быстрому отступил на шаг назад, опасаясь что Полубояров и вправду засветит ему в табло. Тем более все знали, что характер у носителя полицейских погон был совсем не мирный и безобидный. Особенно в такие моменты, когда команда по его вине пролетела на последней минуте, что однозначно не подняло ему настроения.
– Еще раз услышу от тебя такое, не посмотрю что ты инвалид, по башке настучу. Понял? – Полубояров грозно навис над Тычковым, сверля его таким жгуче-пронзительным взглядом, словно Тычкова только что, прямо на футбольном поле, приняли с килограммовым пакетом кокаина. И гранатометом «муха» впридачу.
– Так Алексеич… – забормотал Тычков, стараясь спрятаться от этого пронзительного взгляда.
– Ты понял или нет?! – рявкнул Полубояров.
– Да хорош тебе, – подошел к ним Мезенцев, вне поля продававший электорату «фольксвагены». – Сам налажал конкретно, с пяти метров в ворота не попал, чего ты на Тычке срываешься?
– Ты что ли всегда попадаешь? – огрызнулся Полубояров, воткнув свои пронзительные свёрла в Мезенцева.
– Так я не нападающий вроде.
– Эй, когда проставляться будете? – крикнул с другого конца поля Косач, он же Паша Косаченко, капитан соперников, вне поля выдававший себя за инженера холодильного оборудования. Хотя до известных украинских событий 2014 года он промышлял в Харькове мелким криминалом, а в Россию сбежал под видом пострадавшего от киевской хунты, когда его чуть не повязали харьковские менты за примитивное ограбление банковского терминала с помощью кувалды.
Полубояров Косача не любил, нутром чуя в нем своего «клиента», однако делать было нечего – его команда проиграла и по раз и навсегда заведенным правилам, проигравшие должны были проставляться.
Раньше мужики из окрестных дворов играли на плохонькой, лысой земляной коробочке, построенной на пустыре еще в семидесятые годы. Дощатый заборчик коробочки был исписан незатейливой матерщиной, проволочная сетка порвана в нескольких местах, в полутора десятках метрах от входа сажали печень за кургузым, криво врытым в землю, столиком поколения местных алкашей. Возлияния сопровождались забиванием козла, нередко переходящим в бои без правил. Самое удивительное, что алкогольнозависимые товарищи и футболисты мирно существовали годами, взаимно посмеиваясь друг над другом и по доброму презирая за пустое времяпровождение. Соседство нередко оборачивалось сотрудничеством: иногда за бутылку пива от столика рекрутировался вратарь, если не хватало народа у той или иной команды. Также столику нередко перепадал либо алкоголь для «поправки здоровья» какому-нибудь синему бедолаге, либо «занималась» небольшая сумма денег на те же цели. Как правило, никогда не отдаваемая.
Зимой коробочку заливали водой, превращая в каток, весной-осенью она напоминала скотный двор, куда никто не рисковал заходить со спортинвентарем, а летом земля высыхала и становилась похожей на асфальт – любое падение вело к серьезным ссадинам, а то и к травмам. Но при Лужкове коробочку расширили и застелили искусственным синтетическим газоном, попутно снеся столик алкашей, вместо которого установили турник. Впрочем, приземление на искусственный газон также не отличалось комфортом, а потом его и вовсе проверили на огнестойкость аборигены, отчего половина поля сгорела. При Собянине были приняты более серьезные меры – коробочка превратилась в пусть и не полноценное футбольное поле, но в некое подобие его: с нормальным газоном, разметкой, воротами и даже небольшими трибунами. Это поле торжественно открыли солидные откормленные дяди в пиджаках и с животами, жизнеутверждающе выпирающими над дорогими ремнями, с пафосным перерезанием ленточки, выступлением каких-то безголосых певиц, запомнившихся желтыми трусами, убогим фуршетом и громогласным акцентом на заботе правительства Москвы о подрастающем поколении. После чего поле закрепили за местным детско-юношеским футбольным клубом, что подразумевало финансирование из бюджета района и, следовательно, более менее сносный уход.
