Вызвать и возвратить. По праву составителя
Человек умирает дважды. Свежесть афоризма так себе – из легкой на философию беллетристики. Все, правда, меняется, когда опыт нагоняет банальность и умозаключение становится фактом собственного переживания. Сейчас это случилось.
Впрочем, не такая уж и банальность, подумал я. Самуил Лурье, герой нашей книги, вглядывался в это явление пристрастно и пристально. Он насчитал даже не две, а три смерти писателя. В любом случае речь идет о формах и стадиях забвения.
Вести о новых и новых смертях приходят с регулярностью сообщений синоптиков. Оглохшее население ездит на кладбища и в крематорий, как на каникулярные экскурсии. Времени на потрясение меньше, чем положено в театральных постановках. На первый план выходит не личная потеря, а общий закон. Перед ним смиряются, даже благоговеют. Горе сглатывают, как заслуженную обиду.
Немота, глухота и беспамятство – следствие не только нынешней погоды, но изменения климата исторического. В нашем поколении началось, может быть, с парада катафалков на Красной площади. Отсмеявшись, зрители вдруг сообразили, что тащить груз неудачного прошлого накладно и неразумно. Вирус поразил, как всегда, незаметно, не повредив ни одной личной привычки и ежедневного обычая. Дальше пошло быстрее.
Молча отправили в забвенье писателей, книги которых еще вчера стояли на заветных полках. Сначала писателей советского времени, а теперь уже и классиков. Не потому, что разлюбили, а так. Они были виновны в иллюзиях, очарованиях и заблуждениях прошлого, от которого решено было отказаться. Это вошло в привычку, если не превратилось в новоприобретенный инстинкт.
Вторые похороны Самуила Ароновича Лурье тянутся уже больше пяти лет. Так мне казалось в начале работы над сборником, когда многие, к кому обращался, вяло соглашались и не перезванивали, отговаривались, пропадали и даже твердо отказывались от участия в книге воспоминаний.
Это сопровождалось нулевым упоминанием его имени в СМИ и отсутствием новых изданий. Наконец издательство «Время» выпустило книгу «Химеры» (2020), состоящую из произведений, которые Самуил Лурье отобрал перед смертью. Но и той пришлось ждать пять лет.
Возможно, следы памяти круто поменяли направление и искать их нужно не на книжных прилавках и журнальных страницах, а в социальных сетях, то есть, по прежним меркам, на улицах и площадях. Однако боюсь, что это утешительное предположение из арсеналов той культуры, которая на площадях сейчас и заканчивает свой срок.
Иосиф Бродский, возможно, с чрезмерным пафосом, но справедливо заметил: «…Россия, в отличие от народов счастливых существованием законодательной традиции, выборных институтов и т. п., в состоянии осознать себя только через литературу, и замедление литературного процесса посредством упразднения или приравнивания к несуществующим трудов даже второстепенного автора равносильно генетическому преступлению против будущего нации».
У поэта речь о текстах. Это как будто не связано прямо с нашей книгой – книгой воспоминаний. Но нет, связано. Возвращаясь памятью к умершему писателю, мы, как по литераторским мосткам, неизбежно приходим к его живым текстам. Об этом у Самуила Лурье в повести «Меркуцио»: «Была у меня такая блажь, я иногда ей предавался: навещать якобы умерших якобы моих персонажей. Литераторов. Тех, про кого по-настоящему думал. Пытаясь вызвать и возвратить. Да, самое большее – на какую-нибудь минуту. Да, только в мое воображение. Полагаю, впрочем (да и просто верю), что пребывание человека даже в одной чьей-нибудь не его голове, даже всего лишь в качестве субъекта неких грамматических конструкций, реально и резко отлично от распыления, от растворения, от исчезновения в Ничём с координатами Нигде и Никогда».
Без этого усилия памяти сам предмет нашей любви тускнеет, теряется и приходит в негодность. Его реальная особенность и уникальность изживаются без переживания. Получается такой скрытый оксюморон, внутри которого пребывает бо́льшая часть человечества еще при жизни литератора. А уж после его смерти… Ладно Пушкин – укоренился, по крайней мере, в трамвайной перебранке. Другим хуже. Очертания стираются, имя подтекает, письма посылать некому или некуда.
Одно такое письмо все же нашло С. Л. Эссе известного критика и историка литературы было напечатана в журнале «Знамя» (2012. № 9). Называлось оно «Мастер», и был ему предпослан двусмысленный эпиграф: цитата из телефонного разговора Сталина с Пастернаком о Мандельштаме. Претензии к герою эссе высказаны в первых же строках: не открыл нового Гоголя, не разрушил ни одной дутой репутации, не создал своего литературного направления, не воспитал учеников, не выработал собственную эстетическую концепцию. «Его статьи, рецензии, книги – отнюдь не энциклопедия русской (ну пусть только литературной) жизни.
И отнюдь не депо крылатых слов, новых терминов и понятий, которые с непременной ссылкой на него вошли бы если не в общелитературный язык, то, по крайней мере, в профессиональный жаргон нашего цеха.
