Первым, что почувствовал 78-летний Симон Зельтен, придя в себя, было сильнейшее жжение в груди. Боль показалась настолько сильной, что ему захотелось застонать, но на это не было сил. Старик подумал, что вот он и попал в ад. Пролежав так несколько секунд, он начал различать свет сквозь закрытые веки и услышал какой-то шум. Зельтен невольно напряг слух, и шум стал постепенно превращаться в членораздельные звуки. Сначала он распознал монотонные сигналы аппаратуры, а потом голоса медсестер, обсуждавших его сердцебиение.
Симон Зельтен с трудом открыл глаза и увидел лицо медсестры. Она улыбнулась и спросила:
– Как Вы себя чувствуете?
– Болит в груди, – с трудом произнес он и попытался откашляться, но боль заставила прекратить эти попытки.
– Сейчас я увеличу дозу морфина, и Вам полегчает, – ответила медсестра.
– Я уже думал, что это конец, – с трудом сказал старик и попытался изобразить что-то похожее на улыбку.
– Все так думали, – ответила медсестра, – но доктор Миндельхайм не дал вам умереть.
Она улыбнулась и добавила:
– У него золотые руки, четыре часа над Вами колдовал. Благодаря ему Ваш третий инфаркт не стал последним.
У Зельтена на несколько секунд все поплыло перед глазами, а потом он услышал, как в бешенном темпе запищали датчики сердечного ритма.
– Я сейчас позову доктора! – испуганно воскликнула медсестра.
– Не надо, – ответил Зельтен, пытаясь совладать с собой, – все в порядке.
Он посмотрел на медсестру и твердостью взгляда попытался ее убедить, что с ним действительно все нормально.
– Ну, хорошо, ответила она, – Вам надо отдыхать. Если я Вам понадоблюсь, жмите на кнопку, – она показала на небольшую красную кнопку на аппарате рядом с койкой, – Немного позже Вас осмотрит врач.
– Доктор… Миндельхайм? – спросил Зельтен.
– Возможно, – ответила медсестра, – Если будет свободен.
Медсестра вышла, Симон Зельтен проводил ее взглядом, пытаясь понять, действительно ли он услышал то, что услышал, или это какой-то сюрреалистический сон. Перед его внутренним взором возникла картина, которую он много десятилетий пытался забыть: бесстрастное лицо штандартенфюрера Герберта Миндельхайма, отдающего приказ о массовом «переселении» жителей их еврейского квартала на окраине Берлина в 1940-м.
«Нет, нет, это распространенная фамилия», – попытался успокоить себя Зельтен, но и сам не особо поверил своим мыслям.
Выходя, медсестра выключила свет в палате, и комната погрузилась в легкий полумрак. Полной темноты быть не могло из-за того, что за стеклянной стеной палаты находился хорошо освещенный коридор. Зельтен мог наблюдать за снующими туда-сюда медработниками, но ему было не до них.
Воздух стал пахнуть по-другому. Стерильно-медикаментозный запах нью-йоркской больницы сменился своеобразной смесью запахов дождя, пороха и не очень чистых человеческих тел. Этот запах стал постоянным спутником жителей Берлина с 1939 года. В нем стояла смерть. Маленький Симон из еврейского гетто это хорошо чувствовал. Чувствовали и его родители, и старшие сестры, и брат.
Обитатели их квартала продолжали жить привычной жизнью, пытаясь внушить себе, что ничего не изменилось, жизнь такая же, как и раньше. Но подавленность и страх стали их постоянными спутниками. Сначала местных евреев обязали носить на груди шестиконечные звезды, а потом запретили покидать резервацию. Все чувствовали, что кольцо сжимается, но боялись об этом говорить вслух, не желая смотреть в глаза ужасной правде.
Одним серым утром по приказу штандартенфюрера Миндельхайма все жители гетто начали выходить на улицу. Они взяли с собой только необходимое. Люди чувствовали, что происходит что-то страшное, но не хотели верить в это. «Нет, это просто собрание. Нас собираются переселить, но это не страшно, все хорошо» – повторяли они друг другу и сами себе.
Несколько сотен человек собрались на площади. В воздухе пахло дождем. Булыжник, которым выложена улица, был еще мокрым после недавнего ливня. Небо затянуло серыми дождевыми тучами, что еще больше усиливало чувство напряжения и добавляло к нему ноту обреченности.
Посреди площади стоял штандартенфюрер Герберт Миндельхайм в своем безупречно сидящем мундире с крестом в петлице. И для своего начальства, и для подчиненных он был воплощением настоящего арийца: высокий, крепко сложенный, но стройный, с идеальной осанкой, молочно-белой кожей и светло-золотистыми волосами, аккуратно уложенными и разделенными косым пробором, с суровым, но уравновешенным характером. Пятилетний Симон знал, что штандартенфюреру порядка сорока лет, но выглядел он значительно моложе.
Сзади офицера СС стояло несколько рядовых солдат, а замыкал их шеренгу 16-летний Берхард Миндельхайм – младший брат штандартенфюрера. Как-то их соседка в шутку сказала, что у родителей Миндельхаймов не хватило «материала» на младшего сына, поэтому он родился таким бесцветным. Действительно, Берхард Миндельхайм был лишен ярких красок: его кожа была не только светлой, но еще и бледной, волосы – пепельными, а в глазах читалась какая-то беспричинная грусть. На фоне брата он казался хрупким и как будто лишенным жизни.
