Я стою на крыльце в Кременной под козырьком подъезда обычной советской хрущевки. Этот непрочный навес на покосившихся от времени бетонных столбах дарит ложную иллюзию защиты от летающего где-то рядом FPV-дрона. День ясный, и дроны распоясались. Берг смотрит на экран «Булата». Прибор истерически пищит.
– Где-то тут он, показывает метров 500.
– Над нами?
– Пока нет, но рядом.
Машина подъехала, надо собрать в горсть все крохи храбрости и сделать шаг на открытое пространство. Пробежать 5 метров и запрыгнуть в джип. Который тут же резко стартанет по ухабам, вывозя нас из города, в километре от центра которого первая позиция наших. Но я не могу сделать ни шагу: взгляд намертво прикован к воронке от снаряда на том месте, где два месяца назад еще были детские качели. Тот январский день, дождливый и пасмурный, запомнился как-то особо. Так же привычно бухали снаряды в считаных километрах от дома. Мы собрались сделать вылазку в Луганск. Я так же, как сегодня, вышла на крыльцо, приготовившись в три прыжка преодолеть расстояние до машины. Но замерла на месте, услышав громкий детский смех. Мальчик лет пяти, радостно хохоча и раскачиваясь все сильнее, взлетал на обычных старых, судя по всему, советских еще качелях в дождливое небо. А его отец стоял рядом, улыбался и был готов подхватить своего сынишку в любой момент. И не было у них двоих в эти минуты занятия важнее, и не было у них войны, раскатов артиллерии, звуков реактивных снарядов и «грачей», пролетающих над городом на те и другие позиции. Не было ничего, кроме детства, радости, и где-то словно звучало: «Взлетая выше елей, не ведая преград, крылатые качели летят-летят, летят…»
Но не качели, а «грады» прилетели в мирный двор. Целый пакет был выпущен по домам, в которых проживали обычные люди и лишь немного военных было раскидано по брошенным квартирам. Люди, у которых в этой жизни не осталось больше ничего, кроме нескольких десятков квадратных метров, заклеенных картоном или темной пленкой окон и войны, пришедшей как стихия: неотвратимо и на неопределенный срок. Я смотрю на эту воронку, слышу детский смех, вспоминаю разрушенный двумя «химарями» магазин, где тем же январем мы покупали хлеб и овощи, и какие-то необратимые процессы запускаются внутри. Кажется, именно в этот момент я осознала, что нет никакого прошлого. А, значит, и возвращаться больше некуда.
Только вперед. И я сделала шаг к машине. Спокойно дошла до нее, села и наконец-то, впервые за год, как следует рассмотрела и сам город, и дорогу, по которой была намотана не одна сотня километров. Война сузилась до воронки на месте детских качелей и расширилась до масштабов целой Вселенной одновременно.
На выезде из Рубежного замечаю в руинах домов, не переживших авиаудары, совершенно целый храм.
– Останови машину.
– Куда ты собралась?
– Смотри, храм целый. Все погибло, все разрушено. А храм – целый. И даже кресты не сорвало.
Выхожу, делаю шаг в направлении храма, как вдруг где-то рядом со свистом вонзается в землю артиллерийский снаряд. Отдачей закладывает уши.
– ЛЕНА! В машину! – орет мой водитель.
Мы уезжаем. Но я знаю, что вернусь сюда и сделаю еще не одну попытку разгадать секретный элемент жизни, побеждающей смерть. Раньше мы думали, что смерть – это единственное, что нам гарантировано от рождения, и поэтому она победила уже в тот самый момент, как мы сделали первый вздох на руках акушера. Теперь, глядя, как жизнь берет верх там, где все, казалось бы, безнадежно мертво, мне кажется, что где-то в этой моей стройной формуле ошибка. И весь прошлый, и весь следующий год я только и делаю, что пытаюсь понять, где именно. Пока понятно только одно: побеждает жизнь. Но как она это делает?