– Синьор Бернардоне! Синьор Бернардоне!… – поздней апрельской ночью кто-то настойчиво стучал в двери дома на улице Синих Птах. – Отоприте же, это я, Николо, служу у вашего соседа, синьора Альберти! – невысокий человек топтался у входа, то отступая и вглядываясь в узкие темные окна, то снова осаждая вход.
– Пожар, что ли? Здесь все давно спят… – послышался наконец в ответ глухой и недовольный женский голос – Как ты говоришь? Николо? Голос как будто похож… И что тебе нужно в такой поздний час? – Это Вы, синьора Лючия? Вот хорошо, что Вы меня узнали! У меня поручение от моего хозяина, дело срочное!
– Какое может быть поручение в такую пору? Ты не пьян? – Мой господин велел передать, что сынок вашего хозяина, Джованни, спит на ступенях нашего дома. Не буянил, нет, но мы опасаемся, как бы его не переехала телега – в такой-то темноте… А трогать его мы боимся, помня о прошлом случае…, когда он нас поколотил.
– Хм…Надо же! Ты уверен, что это он? Темень-то какая! Ну, подожди, разбужу кого-нибудь.
Николо присел на ступеньки, стал ждать, озираясь. Ночь была безлунной, высыпали звёзды и было очень тихо. Какая-то птица что-то крикнула во сне и более уже ничто не нарушало этой тишины. Молодой человек запахнул на себе ветхий плащ и немного успокоился. Весна в этом году была поздней и холода с недалёких гор ещё бывали здесь по ночам частыми гостями. Жители городка, несмотря ни на что, даже радовались столь медленно наступающему теплу – в этих его первых прозрачных потоках хорошо работалось и в поле, и в лавке, и в мастерской. А в этот действительно поздний час, они, такие весёлые и шумные днём, отдыхали в скромных своих жилищах, согреваясь, кто в объятиях, кто под старыми одеялами у медленно остывающих очагов. Наверное, одному Николо суждено было бодрствовать и мёрзнуть этой ночью. Он был очень молод. Молод, симпатичен и неграмотен. Именно по этой причине он был послан синьором Альберти к соседям без всякой записки, а лишь с повелением сказать всё на словах и ничего не перепутать. Впрочем, грамотных слуг у синьора Альберти никогда и не было. Через какое-то время послышалось звяканье железных замков и тяжёлая дверь отворилась. Показался лохматый человек, держащий в одной руке увесистую палку, а в другой фонарь, в котором трепетал огонёк свечи. Вышедший, тараща глаза, старался получше разглядеть ночного гостя. Следом появился ещё один, тоже с палкой, и тоже с фонарём. Убедившись, что стучавший один, они дали знак, и из дверей показалась женщина в накидке, которую она придерживала на груди руками.
– Да, это Николо, я его знаю – сказала она тихо двум дюжим своим помощникам, а затем обратилась к беспокойному гостю: – где ты говоришь прилёг сын нашего хозяина? – Пойдёмте, синьора Лючия, я вас провожу. Только вот тут осторожнее – лошадь прошла и нечисто…
Николо пошёл впереди, за ним следовал лохматый Антонио с фонарём, которым он освещал дорогу неуверенно ступавшей за ним Лючии, позади тяжело вышагивал мощный Филиппо, который на всякий случай часто оглядывался, опираясь на своё деревянное оружие. За поворотом улица стала шире и вскоре они оказались перед домом семьи Альберти. Здесь Николо почувствовал себя уверенней, тем более, что у входа стоял сам хозяин со свечой, а у его ног мирно спал кто-то роста весьма небольшого. Синьор Альберти имел вид человека испуганного, но увидев, что его посланец наконец выполнил нелёгкое поручение, он возблагодарил тёмные небеса и приободрился. – А-а, синьора Лючия! Не могу Вам пожелать доброй ночи, Вы сами всё видите. Не сомневайтесь, это он, ваш молодой господин, Джованни, разлёгся у меня перед окнами. Слава Пресвятой Деве (шептавшиеся рядом, слуги при этих словах сразу умолкли), заступнице нашей, мы вовремя заметили его на земле… Вы, конечно, позаботитесь о нём, а уж мы во имя Господне своё дело сделали!
Лючия нагнулась к спящему и разглядывала его лицо. Конечно, это был он, Джанни, её любимец и баловень всей семьи Бернардоне. Единственный и поздний сын своих родителей, обожаемый ими и своими сёстрами, весельчак и гуляка, главнейший участник всех молодёжных пирушек, славившийся безрассудной смелостью и неожиданной щедростью не только к друзьям, но и к терпящим нужду людям незнакомым, он мирно, по-детски посапывал на ступенях чужого дома в самом центре маленького города Ассизи, что в итальянской Умбрии у подножия Аппенинских гор. Сейчас, в кромешной темноте ночи, освещаемое лишь слабыми, дрожащими огоньками свечей, его лицо, при свете дня ничем не выделявшееся среди сверстников, выглядело таинственным и прекрасным. Лючия невольно залюбовалась им – колеблющиеся тени дрожали на щеках; высокий лоб и тёмные кудрявые волосы были истинным украшением спящего на камнях человека. Она вспомнила его глаза, всегда доброжелательную улыбку, и улыбнулась сама.
– Что же мне с тобой делать, мальчик мой дорогой? Разве я могу на тебя сердиться? Ладно уж, заступлюсь за тебя перед хозяином поутру… Эй, ребята, берите его под руки. Да аккуратнее же, и не бойтесь, ничего он вам не сделает. Что он там говорит, не слышу?… Песню поёт? Будет ему завтра от отца песня. Нет? А что тогда? – «…Вся тьма мира не может погасить одной свечи?…» – как странно!…, но здесь, пожалуй, он прав. Без свечей нам сейчас было бы не справиться. Благодарю Вас, синьор Альберти, храни вас всех Господь!
