"Сосед-учёный Галилея
Был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится Земля,
Но у него была семья…"
Евг. Евтушенко
Начало
В то воскресное утро площадь перед собором была полна народа, но в шуме и суете неизвестный пожилой господин взгляд свой остановил именно на мне. Был он одет не то чтобы богато, но, во всяком случае, платье его выделялось среди прочих добротностью и разноцветьем, и похож он был на зажиточного торговца. Спешащие по своим делам горожане обходили его сторонкой, почтительно склоняя головы. А он вдруг подозвал меня лёгким кивком, и я робко приблизился, шлёпая босыми ногами по плитам площади, ещё не успевшим просохнуть после ночного дождя. Свою ветхую шапку, спасавшую меня и в холод и в зной, я держал в руках, сминая её и делая ещё непригляднее. Волнение моё было вполне объяснимо – не так уж часто успешные и сытые обращают своё внимание на нас, тощих…
– Как тебя зовут, парень? – голос этого человека был спокоен и доброжелателен. – Не бойся и подними глаза. Что ж, взгляд твой кое о чём мне говорит. Итак?
– Меня зовут Козимо, досточтимый синьор…
– Ишь ты! Козимо! Прямо как нашего герцога…Ты не в родстве с ним? – он засмеялся – а скажи мне, Козимо, ты наверное удивляешься, с чего бы это вдруг незнакомый господин подзывает к себе грязного мальчишку? Но всё очень просто – я долго и с интересом наблюдал, как ты смотрел на колокольню собора. Ты столько раз менялся в лице! Что же там замечательного?
– Правду ему сказать или придумать какую-нибудь небылицу? Ладно, скажу как есть, пусть посмеётся, может быть, подарит монетку… – мысли мои путались и очень хотелось есть.
– Синьор, вовсе не на колокольню смотрел я, чего я там не видел? А смотрел я на светлую Луну на небе – она ещё видна, но скоро совсем пропадёт в лучах солнца, день обещает быть жарким…
– Каков, однако! Это начинает мне нравиться. Впрочем, время покажет…
Он стал бормотать что-то себе под нос, и я толком ничего не понял, расслышал только "…вот глазастый какой". Что значили эти слова было непонятно до тех пор, пока незнакомец не сказал мне громко:
– Мне понравился твой интерес к светилам небесным. Такой как ты внимательный и толковый юноша весьма пригодился бы в моём деле. Я – Томазо Мартинелли, математик и астроном. Что, странные слова? Звездочёт – так понятнее? Меня хорошо знают и епископ, и учёные мужи в разных городах. Сам герцог меня принимал для беседы. И если ты готов попробовать у меня служить, то скажи об этом прямо сейчас.
То, что незнакомец оказался звездочётом меня немного испугало, но после упоминания о епископе и о беседе с самим герцогом я немного успокоился. А волноваться были причины – в прошлом году у нас на площади перед круглой башней прилюдно спалили заживо колдуна. Было много дыма и криков; увидев языки пламени, я убежал со страху…
– Господин, наверное, мне следует подумать… – вместо того чтобы хвататься за такую удачу, язык мой то ли от волнения, то ли с голодухи плёл всякую ерунду, что было и понятно – ведь не каждый день такое услышишь…
– Нужно подумать, говоришь? Звучит красиво! Ну, похоже, я в тебе не ошибся. Приходи-ка завтра утром на улицу Розы, там всякий покажет тебе где я живу. Дома и поговорим. На, вот (он протянул мне монету), купи себе поесть, а то страх какой худой… – он улыбнулся и затерялся в толпе. Я взглянул на небо в поисках лунного лика, но уже не нашёл там ничего, кроме синевы. Монетка же тотчас была потрачена с пользой, даже мой приятель Джузи не ушёл с площади голодным. День начался неплохо.
На следующее утро я отправился на улицу Розы, старательно обходя знакомых и незнакомых мальчишек, имевших обыкновение задавать дурацкие вопросы и затевать потасовки. Не хватало ещё получить синяк под глаз или вываляться в уличной пыли. Моя тётка Серафина вчера до глубокой ночи приводила в порядок мою одежду, зашивая дыры, вздыхая и наставляя меня на сегодняшний день. Затем, вздохнув как-то особенно глубоко, она достала из сундука штаны, которые мне выдавались взамен старых только по воскресеньям, когда мы ходили в церковь. Указав мне на них и погрозив пальцем, она отправилась во двор греть в котле воду. Очень скоро я был отмыт от всех следов моих городских похождений, и отправлен, наконец, спать. Уже сквозь дремоту услышал я, как тихонько молится Серафина, снова и снова умоляя Богородицу о милосердии к отроку Козимо, ко мне то есть…
Город наш невелик, улица Розы пролегла почти на его окраине. Поначалу мне было непонятно, отчего синьор Мартинелли, совсем небедный и уважаемый в городе человек, выбрал себе для жительства место, где селились люди простые и небогатые – мастеровые нешумных профессий, отслужившие своё вояки и вдовы, продавшие своё жильё в центре и теперь на вырученные деньги разбивающие цветники во двориках своих небольших домов. Может быть, эта самая тишина и привлекла сюда Томазо Мартинелли, ибо род его занятий как раз только её и требовал? Как в последствии оказалось, это была правильная догадка, а сейчас я стоял перед дверью его дома, понимая, что жизнь моя делает новый поворот. Я оглянулся – никого из редких прохожих не интересовал невзрачный, бедно одетый подросток, каких вокруг было немало. Хотя, если бы кто-нибудь захотел посмотреть сейчас на моё лицо, то многое, очень многое смог бы он, будучи грамотен, прочесть на нём. Смятение и робость, беспокойство и страх были начертаны на нём большими буквами… Но вот моя рука как будто сама потянулась к тяжёлому железному кольцу на двери, подняла и опустила его. Мне показалось, что этот звук слышала вся улица Розы и что в ответ на это сейчас откроются все двери, и меня погонят прочь, среди общего смеха и собачьего лая… Однако, ничего такого не случилось, а из-за приоткрывшейся тяжелой двери дома синьора Мартинелли послышался негромкий голос:
