Дорогой М.!
Я пишу эти строки, сидя на желтом пластмассовом стуле за желтым пластмассовым столом. Указанные желтые предметы стоят под желтеющими березами неподалеку от снятого мной коттеджа. Не стану утверждать, что он желтый.
Две недели назад С. прислал мне ссылку на новость о том, что высоко в горах под тобой обрушился снежный карниз. Я почувствовал раздражение, ведь пришлось отвлечься от трансляции теннисного матча между молодыми американцами Тейлором Фрицем и Райли Опелкой на турнире в Атланте. Они устроили настоящий мастер-класс по подачам навылет, за три сета набрав на двоих почти пятьдесят эйсов. Такое нечасто увидишь.
С. знал подробности из числа неопубликованных. Он сообщил, что, по мнению членов твоего горного клуба, шансы на благополучный исход стремились к нулю, поскольку за несколько дней тебя не обнаружили, а в горах было очень холодно.
В студенческие годы мы с тобой не раз обсуждали книгу «Над пропастью во ржи». Помнишь (я по привычке использую настоящее время) рассуждения Холдена о том, что тебя вмиг упрячут, стоит только умереть? Так вот, хоть оптимисты и высказывали надежды, я быстро записал тебя в покойники.
Но до того я спросил у разбирающихся в горных походах знакомых, целесообразно ли было снарядить дополнительную по отношению к усилиям спасателей экспедицию. Она оказалась бы дорогой, но я приготовился потратиться, будь шансы на твое спасение реалистичны. Однако все сказали, что ты умер от холода или травм.
Тратить кучу денег на попытки отыскать твое бездыханное тело мне было жаль, прости.
С тех пор новости касались живых членов твоей группы. Из публикаций можно было составить мнение, что твои спутники будто бы вызвали спасателей после того, как продолжительное время искали тебя сами. Подозрительный человек мог бы предположить, что на тебе не было страховки, а группа хотела найти тело и страховку прицепить. Трудно избежать вопросов, когда спасатели находят в горах тело без страховки.
Впрочем, я профан в горном туризме. Вряд ли следует подозревать кого-либо, не разбираясь в предмете. Наверное, случись на то основания, твой брат, будучи юристом, попробовал бы дать делу ход.
С. и я стали держать совет о том, кому следовало сообщить Ю. о твоей кончине. Ю. испытывал к тебе более теплые чувства, чем к остальным членам нашей дружеской компании. Пообщаться с ним выпало мне.
Как помнишь, Ю. радикально относился к твоему увлечению горным туризмом, которое не одобряли мы все. Добрейший Ю. даже утверждал, что ты погибнешь в горах.
Написав ему, я перечитал размышления набоковского Гумберта: «…мы ожидаем, чтобы наши приятели следовали той или другой логической и общепринятой программе, нами для них предначертанной. Так, Икс никогда не сочинит того бессмертного музыкального произведения, которое так резко противоречило бы посредственным симфониям, к которым он нас приучил. Игрек никогда не совершит убийства. Ни при каких обстоятельствах Зет нас не предаст. У нас всё это распределено по графам, и чем реже мы видимся с данным лицом, тем приятнее убеждаться, при всяком упоминании о нём, в том, как послушно он подчиняется нашему представлению о нём. Всякое отклонение от выработанных нами судеб кажется нам не только ненормальным, но и нечестным».
Испытал ли Игрек, то есть Ю., мрачное удовлетворение оттого, что сбылся самый злой его прогноз в отношении Зета (тебя)? Действительно ли он полагал, что ты найдешь смерть в горах, или рассчитывал повлиять на тебя суровой риторикой? Вдруг одно не исключало другого? Вряд ли Икс узнает: задавать подобные вопросы он полагает жестоким и бессмысленным, а скрытный Ю. сам откровенничать не начнет.
Впоследствии уже Ю., будучи единственным из нас троих, кто общается с твоим братом, сообщал С. и мне новости: некоторые родственники приняли факт твоей смерти, а другие продолжили надеяться; похорон по понятным причинам не будет; открыт счет для оказания помощи твоей семье, на каковой счет мы трое не преминули перевести деньги.
Я пытался вспомнить, как мы с тобой познакомились, но не смог визуализировать момент, когда мы протянули друг другу руки и представились. Кажется, такого рукопожатия не было. Просто вскоре после начала университетской учебы я выделил тебя из числа одногруппников – чуть позже, чем сделал это в отношении Д., Ю. и С.
Мы с Д. обсуждали твою гибель и обнаружили, что у нас общее первое воспоминание о тебе. В начале первого курса неподалеку от деканата вывесили расписание занятий, и каждая группа узнала, кто из преподавателей будет вести у нее семинары. В отличие от нас с Д. ты жил в общежитии и был в курсе сплетен и баек о профессорско-преподавательском составе. Семинаристы нашей группы тебя не устроили, и, отходя от расписания, ты сказал Д. и мне:
– Вот ведь каличная группа! Я пришел сюда, чтобы меня гоняли в хвост и в гриву, а не по головке гладили! Надо было в МГИМО идти…
Не знаю, помнишь ли ты, что мы с Д. не добились успеха во время нашей первой вступительной кампании и год готовились к повторной, а потому с присущим семнадцатилетнему возрасту максимализмом презрительно реагировали на малейшие проявления того, что между собой называли блатом, то есть поступлением в университет благодаря связям родителей или за их же деньги. Обнаружив такие проявления, мы испытывали злость и вместе с тем торжество, потому что появлялось основание записать очередного однокурсника в число более удачливых, но менее умных, чем мы. В тот раз я сплоховал, но более сообразительный Д. сказал мне:
