Город не спал. Его дыхание было хриплым, как у больного, чьи лёгкие забиты пеплом веков. Улицы, когда-то звенящие голосами, теперь молчали, укрытые серой пеленой, пропитанной «Газом» – невидимым, но тяжёлым, как свинец в костях. Фонари, чьи стёкла треснули под грузом времени, мигали тускло, их свет тонул в дымке, неспособной скрыть холод стали под ногами. Плиты мостовой гудели, отзываясь на далёкий ритм машин, питающих этот мир – машины, чьё жужжание было гимном системы, чьё имя никто не смел назвать. Над крышами скользили дроны, их алые визоры резали ночь, как лезвия, ищущие, кого заклеймить. Город 2125 года был жив, но не помнил своего лица.
Когда-то он был другим. Сто лет назад, в 2025-м, его площади пестрели красками, университеты гудели идеями, а дети бежали по тротуарам, не зная, что значит забыть вкус материнского голоса. Тогда город носил имя – гордое, звонкое, но ныне стёртое, как мел с доски, смытый дождём. Его библиотеки хранили тома, чьи страницы шептали о прошлом, а кафе на углу пахли кофе и надеждой. Но «Газ» пришёл тихо, как вор в ночи. Сначала он был лишь привкусом в воздухе, едва уловимым, как далёкий запах гари. Потом он стал удавкой. Он выжигал память, оставляя пустоту – гладкую, как зеркало без отражения. Библиотеки обратились в пепел, архивы запечатали, а тех, кто цеплялся за воспоминания, увели в тени, где их крики растворялись в гуле машин. Город стал лабиринтом, где каждый поворот вёл к забвению, а каждый взгляд – к глазам, не узнающим тебя. Его башни, некогда сиявшие стеклом, теперь стояли серыми, как надгробия, их окна – слепые, не помнящие света.
На площади, где когда-то звенели фонтаны, старик замер, глядя в пустоту. Его пальцы, узловатые, как корни мёртвого дерева, теребили край плаща, словно искали ниточку, связывающую его с прошлым. «Как её звали?» – шептал он, но слова падали в холодный воздух, как камни в колодец. Его глаза, мутные, как стоячая вода, искали ответ, но находили лишь серую дымку. Он повернулся к женщине, стоявшей неподалёку, её пальцы сжимали сумку, а взгляд был прикован к пустоте.
– Ты… ты знаешь, где площадь Встреч? – голос старика дрожал, как лист на ветру.
Женщина медленно подняла глаза, её лицо было гладким, как маска, лишённая морщин.
– Площадь Встреч? – переспросила она, словно пробуя слова на вкус. – Это… где-то там? – Она махнула рукой в сторону серых башен, но жест был вялым, лишённым уверенности.
– Моя дочь… она ждала меня там, – старик нахмурился, пытаясь поймать ускользающий образ. – Или… жена?
Женщина посмотрела на него, но в её глазах не было ни искры узнавания, ни тени сочувствия.
– Я не знаю, – сказала она ровно, как машина, выдающая ответ. – Иди дальше. Все идут.
Она отвернулась, её шаги зазвучали механически, сливаясь с ритмом города. Старик остался стоять, его губы шевелились, повторяя: «Как её звали?» Он улыбнулся – так, как улыбались все, – но улыбка была мёртвой, как сталь под его ногами.
Утром город шевелился, но движения его были лишены души. На узкой улице, где ржавые трубы сочились паром, двое рабочих остановились у тележки с синтетической едой. Их комбинезоны были одинаковыми, их лица – почти неотличимыми. Один, с сединой на висках, протянул другому металлический контейнер.
– Это твоё? – спросил он, но в голосе не было интереса.
Второй, помоложе, посмотрел на контейнер, потом на товарища. Его брови дрогнули, словно он пытался вспомнить.
– Не знаю, – ответил он, пожав плечами. – Вчера… я ел?
– Ел, – седой кивнул, но его взгляд был пустым, как экран, с которого стёрли данные. – Или… не ты?
Они замолчали, глядя друг на друга, как будто ждали, что другой заполнит пустоту. Потом молодой махнул рукой, взял контейнер и побрёл дальше, его шаги сливались с гулом города. Седой остался стоять, его пальцы сжались в кулак, но он не знал, почему. «Газ» был везде – в воздухе, в воде, в тишине между их словами. Он стирал лица, имена, мечты, оставляя только послушание.
В академии, где стены были стерильно белыми, студенты сидели в рядах, их пальцы скользили по экранам, листая данные, растворяющиеся в их разумах, как сахар в воде. Двое из них, девушка с короткими волосами и парень с усталыми глазами, шептались в углу, пока дрон не пролетел над их головами.
– Ты помнишь, о чём мы говорили вчера? – спросила она, её голос был тихим, почти испуганным.
Парень нахмурился, его пальцы замерли над экраном.
– Вчера… – он замолчал, словно наткнулся на стену. – Мы говорили?
Девушка посмотрела на него, её губы дрогнули, но она быстро опустила взгляд.
– Неважно, – сказала она, возвращаясь к экрану. – Это неважно.
Но её пальцы дрожали, а в глазах мелькнула тень – тень чего-то, что «Газ» ещё не успел забрать. Дрон жужжал над ними, его алый взгляд скользил по рядам, и они замолчали, растворяясь в ритме города.
И всё же, в этой тишине, в этом забвении, что-то тлело. В недрах города, под толщей стали и бетона, в туннелях, где сырость сочилась со стен, как слёзы, которые никто не проливал, город хранил свои тайны. Сто лет назад, когда «Газ» только начинал свою жатву, одна женщина бросила вызов пустоте. Карина Ведомая, чьё имя теперь было лишь шорохом в забытых архивах, сидела в убежище, где свет лампы дрожал, как её собственное сердце. Стены вокруг неё сочились влагой, пол был завален чертежами, испещрёнными формулами, способными спасти разум. Её пальцы, тонкие, но твёрдые, выводили строки на клочке бумаги: «Газ – их оружие, память – твоя сила». Она писала, зная, что ночь – её последняя. За стенами гудели машины, шаги врагов приближались, их тени скользили по трещинам в бетоне. Но Карина не останавливалась. Она вложила письмо в металлическую коробку, рядом с чертежом устройства – устройства, способного удержать мысли, спасти их от забвения. «Город помнит, – шептала она, пряча коробку в тайник, – даже если мы забыли. Найди это. Помни».
