1
Огромный беркут на вершине высокой скалы расправил могучие – в размахе на полторы сажени – крылья, готовясь к полету, и обозрел свои охотничьи владения. От голого вздыбившегося камня под ним они простирались вниз по склону сопки, настолько крутому, что на нем не удерживались большие деревья – только густо переплелись кедровый стланик, лимонник, бузина и жимолость, укутав толстым пологом основание скалы.
Этот полог надежно скрывал разную пернатую и шерстистую мелочь, и потому беркут здесь не охотился. Не пользовался он и летающей и бегающей дичью из таежного чернолесья, захватившего менее крутые склоны сопки: среди елей и пихт ему просто негде было развернуться. Его угодья были ниже, там, где тайга постепенно переходила в степную широкую долину, усеянную пятнами березово-осиновых и черемушно-ольховых колков, и где в изобилии водились зайцы, тарбаганы, лисы-корсаки, фазаны и дрофы и прочая живность, пригодная для пищи.
Но сегодня беркуту хотелось поймать и принести что-то особенное в семейное гнездо, сооруженное правее и ниже на недоступном никакому зверю карнизе – там его самка впервые села высиживать птенцов.
Склонив голову набок, беркут посмотрел на гнездо, встретился взглядом с самкой, моргнул, и одновременный их клекот просыпался эхом в кедровый стланик.
Пора!
Беркут снова распахнул свои широкие крылья, на которых только прошлой осенью исчезли белые пятна – знак неопытной и беззаботной молодости, теперь он стал зрелым орлом, – оттолкнулся от камня и легко набрал высоту. Ему хватило всего двух взмахов – крылья поймали теплые потоки воздуха, идущие из долины, и понесли гордую птицу по восходящей спирали – над просторной землей, на которой светлыми блескучими извилистыми лентами сливались две реки, давая начало новой – полноводной, дышащей весенним холодом. Дыхание ее было таким мощным, что струи его достигали высоты парения беркута и заставляли трепетать, выравнивая полет, большие перья полукруглого хвоста.
Острые глаза беркута схватывали любое движение на земле и на воде. Они видели караваны лодок и плотов на обеих сливающихся реках, а на той, что справа, – попыхивающий дымком пароходик. На плотах и больших лодках – горы грузов, палатки, животные: лошади, коровы и козы в загонах-загородках – и конечно, люди, занятые утренними делами. Кто-то умывался, стоя на коленях на краю плота, кто-то готовил еду на очажках, кто-то что-то мастерил…
Все это беркуту было непонятно и не стоило внимания. Но вот его глаза уловили на одном плоту нечто более привлекательное: бородатый человек вынес из палатки большой кусок мяса, положил его на колоду и начал топором рубить на куски. Беркут наполовину сложил крылья, оттянул их назад и ринулся вниз с нарастающей скоростью. Как вихрь налетел на человека – тот от неожиданности уронил топор и упал на спину. Беркут схватил мясо – широко расставленные когти зацепили все куски – и взмыл в воздух.
Всецело устремленный к своему гнезду, он не увидел, как упавший острый топор перерубил смоленый канат, связывающий плот, и бревна начали расползаться. Быстрое течение раздвигало их еще сильнее. Лопались одна за одной другие связки, трещали прибитые к бревнам доски, выдирались железные скобы, падали в воду люди и грузы…
2
Николай Николаевич Муравьев, генерал-губернатор Восточной Сибири, очнулся ото сна, лежал с раскрытыми глазами и все еще видел реку, плоты, лодки, суматоху людей и себя, сбрасывающего мундир, прежде чем прыгнуть в ледяную воду – спасать людей.
Черт побери, опять этот сон! Он уже видел его не однажды. Каждый раз немного по-другому, но в целом – одно и то же. Куда, в какое будущее заглядывает его неспокойная душа? В том, что это – будущее, он нисколько не сомневался. Глазами беркута он увидел место слияния Шилки и Аргуни, начало могучего Амура, караваны лодок и плотов – это сплавы, как он их себе представляет, он даже узнал того, кто рубил мясо – Степан Шлык. Тот самый столяр из Тулы, который с сыном Григорием пошел в Сибирь за интересным делом, а теперь они вместе ищут девушку-каторжанку, приглянувшуюся Гриньке.
Тут мысли Николая Николаевича расслоились на две, и каждая пошла своей дорогой, почти не мешая другой.
В первой он по-прежнему думал об увиденном. Ну почему, почему это снится?! Кто этот беркут, укравший мясо и устроивший крушение? И вообще, так ли все будет, или это – иносказание, вызванное его непреходящими мыслями об Амуре? Если да, то о чем оно говорит?
Во второй – устыдился своей забывчивости: вот ведь пообещал простым хорошим людям помочь отыскать эту самую девушку – как ее? – да, Танюху, Татьяну Телегину, а руки не дошли. И с девушкой знаком (еще бы не знаком – в прошлом году спасла его если не от смерти, то уж точно от тяжелой раны), и где Шлыки обретаются – знает, а вот сделать ничего не сделал. И некогда было, и по-честному не знал, чем Татьяне помочь: Омская судебная палата на его письмо по пересмотру ее дела даже не откликнулась.
Рядом пошевелилась и глубоко вздохнула во сне Катрин. Катюша… Катенька… Бедная, как она устала от их бесконечного путешествия! Хотя бодрится, весела и оживлена как никогда: за месяц ожидания ледостава на Лене познакомилась чуть ли не со всем женским обществом Якутска и организовала целых четыре виолончельных концерта в сопровождении фортепьяно, сегодня вечером как раз был четвертый. Муравьев с нежностью посмотрел на жену: ее тонкий профиль обрисовывался лунным светом, льющимся в окно маленькой спальни; поправил одеяло на чудной обнаженной груди. Катрин и здесь не отменяла правила, установленного ею после свадьбы – спать всегда вместе безо всяких там ночных рубашек. Он не знал, откуда оно взялось, столь удивительное для русского человека правило, да, собственно, никогда и не задавался этим вопросом, просто принял новинку с тихим восторгом и потом не раз убеждался, какую замечательную роль она играет в их с Катюшей любовных отношениях.
