В1
Я – есть. Это чувство тянется бесконечно, как вой ветра в тонкой щели. Не прекращается.
Я – мысль?..
Я же умерла, почему я еще чувствую себя? Я застряла в вечности, как оса, попавшая в смолу, ставшую янтарем за миллионы лет. И я не знаю, что значит это «Я», где оно и зачем.
Вначале было Слово – озвученная мысль. И должен быть некто, кто сначала почувствует, а потом ее сформирует. Как и чем можно чувствовать, если нет тела, мозга, нет вообще того, что чувствует? Я не знаю. Не понимаю. Только чувствую, что я – есть.
… Надо что-то сделать, чтобы вырваться из этого. Спастись.
Тут нет времени. И нет никакого «тут». Нет вкусов, звуков, запахов, света и тьмы, нет притяжения, давления, ничего нет. Есть только я. Я и есть – всё вообще. Но я чувствую, что выход где-то должен быть. Или как-то. Или когда-то. Я не могу так больше.
… Сколько еще мне придется это терпеть? Просто скажите. Хоть кто-нибудь…
2.
Запиликал будильник. Наталья, не открывая глаз, прислушалась. Пищит, скотина, не показалось и не приснилось. Она взяла телефон, прищурилась, нашарила пальцем на экране слово «Стоп» и зарылась в подушку. Вставать не хотелось совсем.
Соседи сверху переругивались, но не так, как по вечерам, а без злобы, скорее по привычке. Топали, ходили из комнаты в комнату. Гавкнула собака пару раз. Сосед снизу омерзительно отхаркивался: громко, натужно, давясь мокротой. Даже удивительно – как такой худой сморчок, стеснительно заходящий в лифт и опускающий глаза в ответ на Натальино «здрасьте», может издавать такие громкие звуки.
Соседи слева и справа еще спали. А может, ушли на работу. Наталья не знала – кто там сейчас живет. Квартиры сдаются, вроде. Ладно, встаем.
Утренние смены это просто засада. По утрам ресторан работает как столовка для вахтовиков. Они вываливаются из поездов, как не знаю кто прямо. Закончив двухмесячную вахту на буровых, пить начинают прямо в поезде. А потом здесь, на железнодорожном узле, перед тем как отправиться в аэропорт и по домам, жрут, как не в себя, как слоны. Прокуренные, с красными глазами и щетинистыми мордами, осатаневшие в тайге. Им и пятидесятилетняя посудомойка – тоже баба. Да ладно бы чаевыми сорили, как в вечерние смены, когда Наталья помогала официанткам и имела маленький гешефт. Эти бурилы считают почему-то, что завтрак – дело такое, когда и без чаевых нормально. Хотя жрут даже больше, чем те, кто зависает в ресторане с ночи до утра… Ай, да черт с ними. Их тоже понять можно – нефтянка не сахар, люди вкалывают, как рабы.
Откинув теплое одеяло, она подхватила с пола спортивные толстые штаны и теплую кофту. Квартира хорошо отапливалась, но спросонья всегда было зябко, и Наталья с вечера клала теплые вещи рядом с тумбочкой прямо на пол, чтобы не делать даже пару шагов голышом до шкафа. А что такого? Пол всегда чистый, она одна живет и протирает его через день. Замечания делать и нос морщить на ее привычки некому. И слава богу. Да, некоторые вешают вещи на пол, и че?
Поставив чайник на плиту, она залезла под горячий душ и подумала в который раз: как это хорошо, как это замечательно – жить одной. Пока чайник закипает, никто не ломится в санузел, не гундит под дверью «где мои носки?» или «сделай бутер, я опаздываю уже!». И чай можно попить с хлебом-маслом и килькой пряного посола, и никто не скажет брезгливо «как такое с чаем жрать можно?». Как. Вкусно, блин. А вы жрите там что хотите, мне до вас дела нет.
Ну вот, поели – можно и на работу. Работку-работушку. Пропади она, кормилица. Хотя, по-чесноку, без работы и загнуться можно. Не с голодухи, с тоски. А так – на людях вроде, и нормально.
Меся снег ногами, обутыми в удобные мужские кроссы сорок второго размера, Наталья вспоминала сон. Странные сны стали сниться в последнее время. Старость уже, что ли? Непонятно как-то, тревожно. И рассказать некому. На работе Маринке расскажу, может, растолкует – к чему бы это.
– Натах, здаров!
– И тебе не болеть.
– Че смурная?
– Да блин… Хрень какая-то снится, не знаю.
– А ты свои сериалы поменьше смотри.
– Да это не то. Не такое снится, дурное что-то.
– Лан, потом давай. На обеде.
Привычно принимая подносы с грязной посудой, укладывая тарелки-ложки-чашки в длинную, как гроб, посудомойку – в ресторане посудомоечная машина не такая, как домашняя, она больше трех метров размером, и как конвейер: с одного конца посудой заправляешь, на другом конце вынимаешь, – Наталья вспоминала и обдумывала сон. Никогда такое не снилось раньше. Странное.
Наплыв едоков закончился. Выгрузив посуду из машины, Наталья протерла мокрый пол шваброй и заглянула в холодный цех, где готовили закуски.
– Марин, пойдем курнем?
– Щас, погодь, минут через десять.
– Давай.
…
– Не, ты прикинь – Флорида. Я точно знала, что это во Флориде. Охренеть можно, – глядя в стену из старого красного кирпича, всю в черных точках от затушенных сигаретных бычков, Наталья медленно, манерно выпускала дым из сложенных дудочкой губ. – Флорида… Я даже на карте не покажу – где это.
– А на ночь какую киношку смотрела? – спросила Маринка не особо заинтересованно, больше из вежливости. Белый фартук у нее на животе был уже чем-то измазан. Маринка страдала от похмелья и была томно-равнодушна к беседе. Сонно лупала глазами на Наталью, и несло от нее перегаром вперемешку со сладкими духами.
