Я живу на четвертом этаже под самой крышей в маленькой комнатушке три на два с половиной метра, в которой окно открывается в небо. Можно лежать на кровати и смотреть на плывущие облака и слушать Моцарта и Вивальди в наушниках. Жаль только, что Глюка нет. В медиатеке нашего университета спрашивала этого композитора и даже искала по каталогу, но не нашла. Нет счастья в Уни. Поэтому лежу на кровати и смотрю в небо. У Фрейда случайно наткнулась на определение счастья. Оказывается, это всего лишь осуществление желаний плюс прилежность, плюс добродетели. Неожиданно именно от него было услышать такое. Следовательно, надо действовать, чтобы не засохнуть, плод приносить, а еще лучше много плодов.
Итак, в 6:15 подъем, в 6:30 выйти из дома, в 6:45 быть на месте. Две минуты поднимаюсь по лестнице, одну минуту раздеваюсь, две минуты наливаю воду, добавляю моющее средство, ставлю ведрышки на тележку и везу этот вагончик на лифте на второй этаж умопомрачительно-дорогого магазина «Верль», в котором детское платьице стоит всю мою месячную, без вычета на пенсию и страховку, которую я плачу сама, а не работодатель. Главное – сосредоточиться на швабре, сильно напоминающей ведьминскую метлу и на поле, и двигать четко справа налево, вспоминая, как работают дворники в машине, так до девяти. А потом – свобода, то есть пять минут свободного времени, чтобы дойти до бабушки Паулы и начать приносить плоды: сходить в магазин за яблоками, помидорами, булочками и боксбойтелями – бутылками белого франконского вина.
– А, Татьяна, сходи-ка ты сначала милая в Шпаркассу да сними марок 500, пароль ты знаешь, «Рак», не забудь, это я – рак 1914 года рождения. А то без денег и делать нечего. Да вот возьми твои 60 марок за четыре часа, верно?
Иду с драгоценной красной книжицей пенсионерки Паулы Крейцер, получающей две тысячи марок пенсии ежемесячно. Госпожа Крейцер – бывшая владелица кафе. Там по вечерам собираются бабушки и дедушки, пьют вино, едят сладкие яблочные пироги. Старые люди, прошедшие войну, сплетничают, вспоминая прошлое. Пожилая Паула тоже его вспоминает, перелистывая глянцевую книгу «В гости в старый Вюрцбург» и указывая морщинистым пальцем на черно-белую фотографию 1920 года: это я, это мой брат, его под Ленинградом убили, это мальчик с соседней улицы. Бабушка Паула Крейцер часами рассматривает свою сберегательную книжку и долго и напряженно о чем-то думает. Она просит выщипать золотым пинцетом пару волосков над губой и на бороде и всегда спрашивает: «Татьяна, каким кремом вы пользуетесь, отчего это лицо у тебя такое гладкое и белое и совсем нет морщин?» – «Да тем же, что и у вас стоит в ванной, “Нивея” называется». Паула вздыхает. Госпожа Крейцер живет одна в четырехкомнатной квартире, иногда ее навещает сын. Когда я устаю, ухожу в комнату сына, достаю с полки толстую книгу в желтой обложке с белыми твердыми буквами «Гитлер», которая стоит на полке между практическим пособием по аэробике и «Фаустом» Гете, и читаю. Я пытаюсь понять немцев на примере одного из них.
По грязному Майну плывет пароходик с названием «Старая любовь». Везде цветут тюльпаны и благоухающие розы. Светит горячее южное солнце в солнцезащитные очки прохожих, старающихся даже летом сохранить особое светло-коричневое освещение города. Или это в воздухе что-то такое носится? Коричневеть начинает уже с утра, потом весь день держится эта вуаль кофейного цвета и город кажется похож на старую фотографию.
Вюрцбург напоминает мне большую клинику с палатами для нервнобольных. Настоящая клиника – большое светлое здание – стоит на горе на Громбюле. В Германии лечат деньгами. Сделал ошибку – плати, не заплатил вовремя за квартиру – плати пени, опоздал на термин – плати за телефонный разговор, чтобы назначить новый, не сдал книги в указанный срок в библиотеку – плати штраф. Денежное лекарство дорогое и сильнодействующее.
Я стою на высокой башне, открытая всем ветрам. Башня по форме напоминает Эйфелеву, но только с круглыми смотровыми площадками. А внизу по земле движутся эшелоны и много черных машин. Башня то ввинчивается в землю, как штопор в бутылку, то вывинчивается. И сквозь меня, через площадку на которой стою, проносятся эшелоны, словно цветные слайды, на которых запечатлен другой мир.
