Пойте, неупокоенные, пойте

Пойте, неупокоенные, пойте
О книге

В этой истории три рассказчика. Леони, далеко не идеальная мать двоих детей, в вечном конфликте с собой и с окружающими. Ее тринадцатилетний сын Джоджо, который куда больше, чем Леони, заботится о своей пятилетней сестренке, учится у деда тому, что значит быть мужчиной. И еще один рассказчик – это погибший в тюрьме Парчман мальчик Ричи, ровесник Джоджо. Леони с детьми отправляется в ту самую тюрьму, забирать их только что освобожденного отца, Майкла. В пути по Миссисипи и сами герои, и читатели узнают многое и о тайнах семьи, и о тяготах жизни на американском Юге.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Книга издана в 2024 году.

Читать Пойте, неупокоенные, пойте онлайн беплатно


Шрифт
Интервал

Кого мы ищем? Кого мы ищем?
Мы ищем Эквиано.
Может, он ушел к ручью? Пускай вернется к нам.
Может, он ушел на ферму? Пускай вернется к нам.
Мы ищем Эквиано.
Африканская песня на языке семьи Ква, посвященная исчезнувшему мальчику по имени Эквиано

Память – штука живая, и она тоже пребывает в движении. Но в моменте все, что вспоминается человеку, соединяется и оживает – стар и млад, прошлое и настоящее, живые и мертвые.

Юдора Уэлти “Рождение одной писательницы”
Залив блестит, но тускло, как свинец.
Железной кромкою сияет брег Техаса.
Бездомен я – пока кипенье лета,
Бурля и клокоча от года к году,
Ждет того дня, когда во имя Бога
Огнем и углями разверзнется закат
Над головами тех, кто помыкает нами,
Евангелье которых – кнут и пламя,
И век за веком мертвые молчат.
Дерек Уолкотт “Залив”

This edition is published by arrangement with Massie & McQuilkin Literary Agents and Synopsis Literary Agency

Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко



© Jesmyn Ward, 2017

© М. Череповский, перевод на русский язык, 2024

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2024

© ООО “Издательство ACT”, 2024

Издательство CORPUS ®

Глава 1

Джоджо

Мне нравится думать, что я знаю, что такое смерть. Что я могу смотреть на нее прямо. Па просит помочь ему; за поясом у него заткнут черный нож. Я выхожу следом за ним из дому, стараясь прямо держать спину, плечи вровень – как у вешалки. Как у Па. Я старательно делаю вид, что не вижу в происходящем ничего необычного, что мне это будто бы даже не в новинку, чтобы дать понять деду: я не зря ел свой хлеб все эти тринадцать лет. Чтобы он понял, что я потяну – смогу отделять внутренности от мышц, вытаскивать органы из полостей. Чтобы понял, что я не чураюсь крови. Сегодня мой день рождения.

Я останавливаю рукой захлопывающуюся за мной дверь и аккуратно притворяю ее – не хочу, чтобы бабуля с Кайлой проснулись и не обнаружили нас дома. Пускай спят. Пускай Кайла, моя маленькая сестренка, спит – всякую ночь, когда Леони на работе, она просыпается каждый час, садится на кровати и кричит. Пускай бабуля тоже спит – химия и так высушила и опустошила ее, как палящее солнце и ветер сгнаивают черный дуб. Па петляет между деревьями, сам прямой, поджарый и смуглый, как молодая сосна. Он сплевывает в сухую красную землю, а ветер качает кроны деревьев. Холодно. Упрямая вышла весна – всего-то пара теплых деньков была. Холод никак не уходит, словно вода из засорившейся ванны. Толстовка осталась на полу в комнате Леони, в которой я спал, а футболка совсем тонкая, но я терплю и не потираю руки: поддамся холоду – точно вздрогну или не сдержу гримасы, когда Па перережет глотку козлу. А уж Па-то точно заметит – с него станется.

– Пускай спит малышка, – говорит он.

Дом наш, длинный и узкий спереди, дед построил сам – поближе к дороге, чтобы пришлось поменьше деревьев вырубать на участке. Свинарник, курятник и загон с козами он расположил на полянках между деревьями. Путь к козам лежал как раз мимо свинарника. Земля здесь черная и влажная от дерьма, и с тех пор, как Па отстегал меня в шесть лет за то, что я бегал тут без обуви, я ни разу не ступал сюда босиком. “Глистов наживешь”, – сказал он мне тогда. Тем вечером он мне рассказал, как они с братьями и сестрами играли в детстве босиком, потому что обувки у всех было по одной паре на каждого, и то для церкви. У них у всех были глисты, которых они в сортире вытаскивали у себя из задниц. Па я об этом не сказал, но рассказ вышел надежнее порки.

Па выбирает несчастного козла, затягивает ему петлей веревку вокруг шеи и выводит его из загона. Остальные блеют и толпятся вокруг него, бодают в ноги и лижут его штаны.

– Пшли! Пшли, кому говорю! – отпихивает их ногами Па.

Мне кажется, козы все понимают – я вижу это по тому, как агрессивно они бодают Па, кусают и тянут его за штаны. Мне кажется, они знают, что означает эта незатянутая веревка на шее. Белый с черными пятнами козел прыгает из стороны в сторону, сопротивляется, словно зная, что его ждет. Па тащит его мимо свиней, уже сгрудившихся у ограды загона и хрюкающих, прося у Па корма, дальше по тропинке к сараю, что у дома. Сухая листва хлещет меня по плечам, оставляя на руках длинные и тонкие белые линии.

– Па, а почему ты не срубишь тут деревья?

– А места мало потому что, – отвечает он. – Да и не надо никому видеть, что у меня тут за хозяйство.

– Но животных-то сразу слыхать, с дороги еще.

– Так ежели на них тут кто позарится, я их сразу по шороху деревьев-то и услышу.

– Думаешь, какие-нибудь из наших животных дадут себя украсть?

– Нет. Козы злющие, а свиньи умнее, чем ты думаешь. И тоже злобные. Кто их не кормит постоянно, к кому не привыкли – тяпнут-то как следует.

Мы с Па заходим в сарай. Па привязывает козла ко вбитому в пол столбику – животное взвизгивает.

– Кто ж скотину на виду-то держит? – добавляет он. Оно и верно – никто в Бойсе не держит скот на открытом поле или перед домом.

Козел мотает головой, тянет веревку, пытается сбросить петлю. Па седлает животное и хватает его под подбородок.

– Ну, Большой Джозеф, – отвечаю я.

Хочется выглянуть наружу, смотреть на холодный, ясный весенний день спиной, но я заставляю себя смотреть прямо на деда, задирающего повыше голову обреченного на смерть козла. Па фыркает. Не хотелось упоминать это имя. Большой Джозеф – мой белый дедушка, а Па – черный. С Па я живу с самого рождения, а белого дедушку видел лишь дважды. Большой Джозеф высок, толст и совсем не похож на Па. Он не похож даже на моего отца Майкла, поджарого и покрытого с ног до головы татуировками. Он их делал так, как люди покупают сувениры – на память, у мастеров-любителей в Бойсе, на берегу, когда ходил в море, и в тюрьме.



Вам будет интересно