Призраки детства

© Т. Герингас, 2020

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020

Маме

…Приостановилась у зеркала: кто эта женщина, с седыми, зачёсанными назад, волосами? Знаю ли я её? Она напоминает мне кого-то. Но кого? Не знаю.

Ясно одно – это не я. А может быть – это любимый, близкий, но такой далёкий образ? Нет, нет! Всё не реально! Не надо! Не хочу!..

…Женщина смотрит спокойно, умиротворённо, как будто вглядываясь в даль.

Кто она? Откуда пришла? Какую жизнь прожила?

Но я знаю девочку, которая спряталась за её спиной. Почему ты прячешься?

Кто тебя спугнул или обидел? Ты ищешь защиты у того, кто испугал тебя?

Не бойся, я тебя не обижу: ведь я – это ты, а ты – это я…

…В маленькой комнатушке малюсенького домика было очень тесно: посреди стояла печка, которую топили деревом и углём; на ней готовили, спали, обогревались; поодаль – стол, железные кровати – их три – с высокими матрацами, покрытыми связанными вручную покрывалами и взбитыми подушками на них. В комнате тепло и уютно, а на дворе – мороз, даже выйти страшно (бабушка всегда говорила: «Не стой в дверях, а то нос отморозишь.» Я спрашивала: «А что тогда будет?» Бабушка отвечала: «Нос покраснеет и отвалится». – Как страшно!). Так что, сегодня гулять не пойдём. Но у меня всегда есть развлечение – сесть у окошка, подёрнутого сказочным морозным узором, и дышать на него так долго, пока не образуется маленькое отверстие, сквозь которое можно увидеть целый мир: скользкую, слегка засыпанную пушистым снежком, тропинку, по которой бабушки и дедушки везут на санках своих внучат, а так же, женщины, в валенках и платках, с вёдрами в руках, спешат за водой к колодцу, находившемуся в конце улицы…

…Семья наша состояла из шести человек вместе с бабушкой и тёткой – бабушкиной сестрой, которой принадлежал дом. Она запомнилась мне ворчливой, всем недовольной старухой, которую больше всего на свете раздражали мы – маленькие дети. Мы побаивались её и старались не попадаться ей на глаза. Впоследствии, когда нам читали сказки про добро и зло, она всегда ассоциировалась с Бабой Ягой, тем более, что всё лицо её было усеяно бородавками, а на спине торчал горб. Ну, да Бог с ней…

Наша монотонная жизнь состояла из ритуалов, повторяющихся изо дня в день: утром – встать (зачем? всё равно весь день делать нечего, мы ещё маленькие – мне четыре года, сестрёнке – два), умыться ледяной водой и сесть за стол – завтракать. На столе – всё та же сваренная гречневая каша и тёплое молоко; какая гадость! Я по сей день ненавижу её! Но тогда, в тяжёлое послевоенное время это было почти что деликатесом. Потом – скука, до обеда – «сладкое ничего неделание»[1]. В обед: суп, картошка, кусок хлеба с маслом, и, опять – одно и то же, и так всю жизнь…

Но вдруг откуда-то появлялась мама; я всегда ждала её с нетерпением и восторгом – это было, как в театре: дверь отворялась и мама шумно и весело почти вбегала в комнату со словами: «Ну что? Почитаем что-нибудь?». Мы все плюхались на старый диван, обложив себя мягкими бархатными валиками; мама развёртывала книжку с чудесными картинками, на которых были нарисованы детишки в красивых платьицах с игрушками в руках, каких мы никогда в жизни не видели! И жили они в замках, у каждого своя комната – светлая и просторная. И даже у зверюшек был свой теремок!

Я почти не дышала, а только смотрела на маму. А она – красивая, одухотворённая, входила в роли всех персонажей сразу, жестикулировала, пела, смеялась, и мы смеялись. Потом вдруг становилась строгой, улыбка мгновенно сходила с её лица, и изменённым голосом произносила: «Немедленно ужинать и в кровать!», и исчезала куда-то. Ну ничего, завтрашний день придёт непременно, и мама опять будет нам читать или петь, или ещё что-нибудь придумает. Завороженная, свернувшись в клубочек, чтобы не умереть от холода (на ночь не топили) я засыпала, погружаясь в мечты о замках, теремах и принцах…

…А однажды мама принесла кучу разноцветных тряпок, пуговиц, угольков и губную помаду: «Будем мастерить куклу». Она быстро смахнула всё ненужное со стола, покрытого клеёнкой, поставила на него швейную машинку, и работа закипела! Мама так ловко расправлялась с лоскутиками и пуговицами, а в конце разрисовала углём глаза и брови на лице куклы и потом ещё намазала несуществующий рот ярко красной помадой. Вот здорово! Кукла получилась на славу – мы сразу полюбили её, но она была одна единственная и мы всё время дрались из-за неё…

…Смутно помню папу в то далёкое время. Нам всегда говорили:» Папа работает», и это означало, что его никогда не бывает дома и приходит он очень поздно. А что же он делает? Неизвестно. Куда-то уезжает. А куда? В Москву. А что это такое – Москва? Я была очень маленькая и не вникала в то, чем папа занимался. Иногда он пропадал надолго – и все говорили, что он уехал за границу и приедет только через месяц. Уже с детства мне было привычно, что он много работает и постоянно уезжает. Но, больше всего меня удивляло то, что, будучи дома, он очень редко подходил к нам и предлагал поиграться. Я уже тогда почувствовала его обособленность и отчуждение от нас и от той повседневности, в которой мы прибывали. Мама, а также вся родня, всегда говорили, что наш папа человек особенный, талантливый, занимающийся сложной профессией, требующей большой концентрации, и потому, не надо приставать к нему, особенно с такими пустяками, как: «Пойдём поиграем? Пойдём побегаем!», и не мешать ему во время послеобеденного сна, а это означало – ходить на цыпочках с приложенными к губам пальцами. Иногда он подходил ко мне, я смотрела на него снизу вверх с благоговением и страхом, и уже боялась чем-то рассердить его. Он спрашивал: «Ну что, Петруха?» – он почему-то так называл нас и в этом слышалось какое-то неудовольствие или раздражение: ему, видимо, не нравилось, что в семье родились девочки, из которых всё равно ничего не получится. «Вот, если бы был мальчик!» – вырывалось у него часто.