В последнем этим вечером кабаке нам свезло. Свободных мест не оставалось, не пускали, но провёл служебным входом знакомый половой. Усадил за столик в углу дальнем от стойки бара и эстрады. Место не совсем пустовало – на полу под столом спал моряк такелажфлота с нашивками боцмана. Половой заверил, что нам он долго не помешает, а освободится какая кабина, пересадит в неё. Смахнул что-то со стола, поставил кувшин, выложил спиртовые таблетки для подогрева эля и, получив за хлопоты шариковую ручку (на Кагоре они только появились, потому относились к разряду престижных вещей), пропал с глаз. Мы расселись и наполнили кубки. Нас четверо: я Матей, Лука, Гера и Ваня, и мы кловуны. В кабаках провинциальных городов, кагорской глубинке, где проживают простые трудяги, малосведущие в социальном составе общества, нас, случалось, принимали за клоунов странствующих. Просили «номер отколоть», отказывали, – били.
За соседним столиком гуляли два пожилых матроса, по нашивкам дальпатрули и, разумеется, не аборигены Кагора – толлюды, как и боцман. Как их сюда в это известное заведение, где закуски не допросишься, занесло. Толлюды по дешёвым кабакам, а тем паче по пригородным забегаловкам, не ходят. Но эти, похоже, были на мели, начали проматывать своё жалование в ресторациях портопортала и здесь теперь приканчивали. Сидели в кругу ватаги подростков, явно аборигенов и шалопаев, одетых в пиджаки, с подбитыми ватой плечиками, и в брюки дудочкой. Шевелюры на макушках украшены тарелочками искусственных лысин, брови и ресницы накладные, лохматые – стиляги. За спинами на бельевой верёвке через плечо гитары. С лиц не сходит напускное внимание – как же, слушали самих толлюдов! Надменно лыбились, подмигивая друг другу, – как же, слышали-то пьяный трёп.
Дальпатрули, поцеживая грог сквозь закусанные ленты бескозырок, рассказывали как не раз по «морям» в Акиане видели неопознанные космические объекты и даже «города в полёте». А полезли по карманам за снимками, юнцы бросили в кубки соломинки, просунули их концы в щербины на месте выбитых в дворовых разборках фикс, и пощипывали на спине соседа гитарные струны. Не верили, конечно, что найдут: за фотки с НЛО даже толлюдам каталажка, а уж за снимки «городов в полёте» вообще трибунал. Так и вышло. Порылись и вспомнили, что не те выходные бушлаты и клеши надели.
Скоро толлюды допили свой грог, выпили угощение от пацанов и, сославшись на службу, подсушив на спиртовках ленты бескозырок, ушли в обнимку. Их место занял офицер с шевронами охранника каргофлота. Вынырнул от эстрады из табачного дыма и, не спрашивая разрешения, подсел – стиляги успели гитары только крутануть за гриф и взять первые аккорды. Толлюд он или людоид, определить было не просто: для первого ростом не впору, для второго – слишком высок. Лицом бел, не смуглый. Да и торговый флот у первых не в чести, тем более – охранники у купцов. Подчёркнуто интеллигентного вида: пенсне на носу, зажим для галстука и булавка в апаш кителя. Подозрительно наигранно, пьяно-тупо, тихим, но не оставляющим сомнений в намерениях обратного эффекта, шёпотом стал уверять, что нет никаких «городов в полёте», а есть только миражи – оптические иллюзии. С жаром заверял, создатель их – его дядюшка. Когда-то тот задался целью разорить знаменитую корпорацию «Фейерверк-проказник». Вытурили за предложенную идею не коптить атмосферу фейерверками натуральными, а использовать его изобретение – фейерверк-мираж, экологически безвредный, как в действии, так и в производстве. И «надо, надо» – страстно убеждал, поправляя булавку в апаше кителя, – верить официальным средствам массовой информации. Мол, «как же без этого, куда идём, к чему придём».
На этом высокопарном умозаключении офицер заткнулся: боцман поднялся на ноги и взял шептуна за грудки. Под извечную песню пьяниц «…шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была», задушевно им начатую с придыханием ещё под столом в углу, тряс явного агента Охранки Кагора, людоида. Бедняга, теперь не белый, не смуглый, бледный в лице, висел за шкирку смиренно, поджав ноги под себя и набок. Руки держал – видно, опытом умудрённый, – разведёнными в стороны. Показывал тем, что оружия у него нет.
Боцман спел и опустил незадачливого «племянника» на пол. Под аплодисменты от столиков по-боцмански благодушно вернул ему на нос пенсне, поправил на галстуке зажим, булавку в апаше, одёрнул китель, по-отцовски шумно и мокро поцеловал в лоб. Заплетаясь языком, вымолвил:
– Фигню ты баешь, малец… Клянусь честью адмирала в отставке, самолично отдал приказ… смолянуть по такому миражу из всех стволов, когда один из моих патрульных эсминцев пи… это, как его?.. звезданулся об «город» с концами. Ни один из всей эскадры не упомнит, как ноги унесли. Сам я пришёл в себя только на пороге собственного дома. Моя супружница – калоша такая – встретила меня под ручку с, таким как ты, сопляком в погонах лейтенанта… Матьмою, офицера даже не морского, речного флота! По речке на судне плавал! Пригласила в дом: «Заходи, гостем будешь». Что, из-за штучек твоего – тваюмать! – дядюшки эскадру расформировали и меня из дальпатруля турнули? По его милости баржи гружу? Кто-нибудь – вашумать! – даст, чем закусить!
