ДАМА ЧЕРВЕЙ
Он не думал, что проживёт больше двух часов, но большая стрелка его «Омеги» сделала уже четыре оборота, осеннее солнце начало клониться к закату, а он был ещё жив. Из разбитого окна тянуло холодом и запахом леса. Человек не шевелился, только осторожно вдыхал и выдыхал воздух, чтобы даже пар изо рта был незаметен. Ещё пару часов и стемнеет, и тогда у него появится шанс выжить. Придётся спуститься со второго этажа по замусоренной лестнице, но, если двигаться осторожно, в темноте в него будет сложно попасть. Тёмное пальто сольётся с ночной темнотой, как воды маленького ручейка вливаются в могучую полноводную реку. Ещё ему повезло, что пока не выпал снег, морозная погода держалась уже долго, но серое небо до сих пор не рассыпало первого снегопада. По следам на снегу его нашли бы в два счёта. Хорошо, что у них нет собак. Он любил собак, но не каждая собака – друг человека, особенно человека, оказавшегося в его положении.
Человека звали Виктор Зоров, но уже много лет его называли только Зорге, такое уж настало время. Никого из серьёзных людей не называли по имени, даже тех, кто не сидел. Муха, Хмурый, Лось, Судьба – такие теперь были имена. Сам Зорге жалел, что ему не досталась звучная кличка типа Судьбы, но с его фамилией и без опыта тюремной отсидки все называли его старым школьным прозвищем.
Зорге чуть пошевелился и посмотрел на часы. Это день, начавшийся так рано, всё никак не закончится. Нужно сидеть на месте, но адреналин жжёт вены, как кислота. Зная, что делать этого не стоит, Зорге оторвался от стены и выглянул в коридор. Там было сумрачнее, чем в комнате, противоположный конец спального корпуса терялся в темноте. Когда Зорге, согнувшись и петляя между деревьями, бежал от выстрелов, какая-то мышечная память подсказала ему от опушки повернуть влево, а не вправо. Пока охотники тратили время на контрольные выстрелы, Зорге успел скрыться в кустах, а потом очень долго бежал по тайге, пока не наткнулся на забор из ржавой сетки, за которым среди зарослей березняка и каких-то кустов скрывались низкие корпуса бывшего пионерского лагеря. Перелезая через забор, Зорге разодрал брюки и поцарапал ногу. Лёгкие болели, и, если бы не биатлонное прошлое и регулярные тренировки, Зорге бы пал от бессилия где-нибудь в облетевшем малиннике. На несколько секунд он остановился и прислушался. Кроме шума ветра и далёкого печального крика какой-то лесной птицы ничего. Он посмотрел на поцарапанную ногу. От кровопотери точно не умрёт. Во всяком случае, не от этой раны.
Зорге осмотрелся. Здесь можно было снимать фильм про апокалипсис, впрочем, как и во многих других местах этой страны. Как будто эпидемия неведомой болезни, какой-то злокачественной экономической разрухи превратило заводы, фабрики, дома и инфраструктуру по всей стране в руины, ошмётки и комья грязи. Последний пионер уехал отсюда много лет назад, и с тех пор в лагере хозяйничала дикая природа. Зорге медленно пошёл к зданиям, которые виднелись впереди, раздумывая, прятаться или, переведя дух, продолжить свой бег. Среди кустов бересклета проглядывали развалины беседки, чуть дальше сквозь бесформенную кучу почерневших брёвен и досок проросли несколько чахлых берёзок. Между зарослей угадывались остатки заасфальтированной дорожки, которая сейчас бугрилась от распиравших её снизу корней. Зорге сделал несколько шагов, показавшихся оглушительно громкими, а потом зашагал увереннее. Странное чувство, как будто он здесь уже бывал. Может, и не такое странное, потому что память почти стёрла названия тех многочисленных пионерских лагерей, куда родители отправляли ещё маленького, но уже Зорге, каждое лето. «Ракета», «Радуга», «Родина» – как-то так они назывались, явный переизбыток рычащего «Р» и кошмар для ребёнка с дефектами дикции. Зорге прошёл ещё немного вперёд, хрустя стеблями павших в неравной борьбе с заморозками растений. По-прежнему было тихо, даже птица прекратила свои жалобные крики, как будто тоже ожидала, что же случится дальше. Низкое пасмурное небо создавало чувство нереальности происходящего, нависая над головой, как потолок в съёмочном павильоне. Зорге знал, что в нескольких километрах к западу тянется гряда низких гор. Можно рвануть туда, спрятаться в какой-нибудь пещере, только переживёт ли он холодную ночь среди камней, елей и пихт, которые он, городской ребёнок, так и не научился различать.
Двухэтажные корпуса были сложены из силикатного кирпича, который почернел от времени. В разбитых окнах кое-где уцелели остатки стекла. Вокруг ни одного яркого пятна, всё серое, коричневое и чёрное. Старые, пропитанные креозотом столбы с жестянками фонарей показывали направление дороги. Зорге дошёл до центра пионерлагеря, куча мусора с торчащими пластинами шифера обозначала летнюю эстраду, а дальше слева виднелся двухэтажный корпус, облицованный рыжей плиткой, бывшую столовую с клубом. Тело опять пронзила молния узнавания, заставившая даже забыть об опасности. Он обогнул руины эстрады и сошёл с тропы, едва не споткнувшись о спрятанную в бурьяне перевёрнутую скамейку. С торчащего рядом столба до земли свисали остатки проводов, спутанные в беспорядочный моток. Чуть дальше, как он и ожидал, среди густого боярышника торчали остатки стропил одноэтажного здания, которое когда-то было библиотекой. Сейчас оно выглядело так, как будто пострадало от пожара. Заболела голова, и Зорге провёл рукой по лицу. Он был здесь раньше, в детстве, может быть, двадцать лет назад. Он повернул голову и увидел то, что ожидал. Правее входных дверей торчала покосившаяся скульптура, изображавшая тягу к знаниям – девочка с книгой. Зорге знал, что это девочка с книгой, потому что много лет назад сам покрасил ей губы красным карандашом, который стащил в клубе. Сейчас девочка потеряла книгу и перестала быть похожей на человека, превратившись в серый облизанный дождями и ветрами обмылок, но Зорге знал, что под слоем грязи и птичьего помёта ещё остались следы от красного грифеля.
