Какими невероятными историями изобилует жизнь, какие фантастические сюжеты порой закручивает!
Только представить, как несказанно был поражён бы самодержец Николай I, когда ему донесли, что царственная его внучка стала вдруг именоваться… графиней Меренберг! И супругой внука того, кому он, Государь, покровительствовал, кого имел власть и поучать, и наставлять, и жаловать.
Да, император Николай I считал Пушкина «украшением царствования» и одним из умнейших людей своего времени. И это – среди всех царедворцев и министров, окружавших его трон, – людей, наделённых недюжинными способностями всякого рода. Но отношения царя и поэта изменчивы подобно морской стихии – то штиль на море и отражённая в водной глади небесная лазурь, – то штормит, и с рёвом несутся бешеные валы. Всякое бывало за долгие годы…
На календаре истекают последние дни и часы января 1837-го. Имперский Санкт-Петербург, дом на набережной Мойки – болевая точка России. Умирающий Пушкин, в своём кабинете, обратившемся больничным покоем, читает письмо Государя: «Если Бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими моё прощение и совет умереть по-христиански и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я беру их на своё попечение».
И быть может, это царское послание, начертанное карандашом, – одно из величайших христианских деяний Николая I, делавшее ему честь: он смог простить подданного, нарушившего данное ему, Государю, слово не драться на дуэли (ведь Государь ненавидел дуэли, почитая их варварством!), утешить поэта перед кончиной и, более того, дать надежду, что дети его не будут оставлены без его, царской, отеческой заботы.
Поистине провидчески звучит откровение древнего мудреца: «Суди царя по бытию поэта!»
Верно, Сергей Львович Пушкин, не скрывая старческих слёз, вновь и вновь перечитывал письмо Василия Жуковского, обращённое к нему уж после кончины сына-поэта: «И между всеми русскими особенную потерю сделал в нём сам Государь… Государь потерял в нём своё создание, своего поэта, который бы принадлежал к славе его царствования, как Державин славе Екатерины, а Карамзин славе Александра. И Государь до последней минуты Пушкина остался верен своему благотворению. Он отозвался умирающему на последний земной крик его; и как отозвался? Какое русское сердце не затрепетало благодарностью на этот голос царский? В этом голосе выражалось не одно личное, трогательное чувство, но вместе и любовь к народной славе и высокий приговор нравственный, достойный царя, представителя и славы, и нравственности народной».
Каким утешением стали те проникновенные строки для бедного отца!
Вот и неаполитанский посланник князь Бутера не обошёл вниманием сей образец царского благородства: «…Едва только он (Николай I. – Л.Ч.) был извещён воспитателем наследника цесаревича, другом г-на Пушкина, что последний смертельно ранен и просит прощения за нарушение закона, сейчас же написал ему по-русски собственноручное письмо с обещанием прощения, если останется жив, и с просьбой быть спокойным, если не придётся увидеться, за жену и детей, о которых он позаботится, как о своих собственных. И действительно, не прошло трёх дней после смерти Пушкина, как будущее двух мальчиков, двух девочек и вдовы было обеспечено».
И вновь слово свидетелю тех роковых дней Василию Жуковскому – вернее, его письму Николаю I: «Мною же было передано от Вас последнее радостное слово, услышанное Пушкиным на земле. Вот что он отвечал, подняв руки к небу и с каким-то судорожным движением (и что вчера я забыл передать Вашему Величеству). Как я утешен! Скажи Государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в сыне, что я желаю счастия его в счастии России».
Перед уходом в высший мир Пушкин, среди неимоверных земных страданий, не забыл о цесаревиче Александре, пожелав Государю «счастия в сыне»!
Но мыслимо ли было представить самодержцу, даровавшему утешение смертельно раненному поэту, что его царское слово исполнится столь непреложно? И что наследники русского венценосца будут именоваться… правнуками Пушкина?!
Не только император Николай I подивился бы тому, а вероятнее всего, и разгневался… Знать бы Петру Великому, что правнук арапчонка, монаршею волею доставленного из столицы Османской империи на Русь, породнится с его августейшими потомками! Кто, какой ясновидец смог предвидеть столь сказочный поворот?! Поистине, царская любовь в поэтическом ореоле.
Николай I упокоился ещё до рождения незнаемой им внучки Ольги и до появления на свет будущего её супруга Георга, внука Пушкина.
Не было ведомо Государю, хоть и не чуждавшемуся женских чар, но всё же хранившему своеобразную мужскую верность супруге, обожаемой им императрице Александре Фёдоровне, что сын-цесаревич Александр свершит фамильный переворот – останется в истории Дома Романовых как глава двух семейств: одного – законного, и второго – тайного, а позднее – непризнанного, морганатического. И будет разрываться между Долгом и Любовью. Но Любовь одержит верх в том неравном споре.
