© Д. Кудрявцев, 2022
© Е. Нусинова, составление, 2022
© Д. Кузьмин, предисловие, 2022
© С. Шаргородский, примечания, 2022
© Н. Звягинцев, оформление, 2022
© «Культурная инициатива», 2022
* * *
«Так далеко зашли играя словом…»[1]
Трудно плыть в перенасыщенном растворе, особенно если ты сам – соль. Поэт XXI века действует в условиях перепроизводства текстов – написано уже так много всего, что выбор книги если не вполне случаен, то требует серьёзных причин: ведь можно вместо этой взять любую другую. И это сдвигает режим чтения: больше, чем когда-либо прежде, в сборнике стихов и в корпусе сочинений поэта хочется видеть не набор стоящих наособицу удач, а единый месседж, целый мир. Единственность и насущность этого мира опознать гораздо легче, чем неповторимость стиха или строфы, – или, вернее, сегодня мы особенно расположены ценить стих или строфу как коготь льва, проявление крупного целого, мускульное усилие в движении тела через всю, скажем так, акваторию.
Куда ж нам плыть с книгой избранных стихотворений Демьяна Кудрявцева? Что это за море и что за мир? Лёгкой прогулки тут не получится.
всё что нас не сразу убывает
поначалу делает синее
– такова отправная точка. Мир, в котором исходно правила игры построены на суровых ницшеанских императивах (там же и «томик недочитанного идена», который у Джека Лондона вполне ницшеанский типаж, но стать сильнее не смог, – впрочем, и томик не дочитан). Но к настоящему времени этот мир дошёл в истощённом и выморочном состоянии, прежние схемы заполнены чем-то не тем (что случилось за восемьдесят лет с синим цветом Бараташвили/Пастернака? из цвета неба и любви он превратился в цвет удушья и запоя). Архетипы давно прошедших времён («вдалеке огни и дым караван-сарая», «на башнях ладей – людей не разглядеть с равнины» – все старинные битвы обобщены в шахматную партию) дотягиваются до сегодняшнего дня в теневом, остаточном виде.
Однако настоящее и даже будущее постигла та же участь, что и прошлое. «Кончились штетлы и шатлы» – и старорежимная традиционалистская закрытость, и прогрессистская экспансия. От всего важного – и от любви, и от героизма – остаются мёртвые идолы:
говорила баба каменному гостю
мы с тобой одной холодной крови
нам на память о лишае и коросте
только мох и купорос покрыли брови
Тем, кто покамест во плоти, а не в камне, этот мир предлагает на выбор больницу, войну и тюрьму (иногда и каторгу, лагерь). На этой войне «ко всему привыкает душа», и даже у соловья «пулемётная трель». На этой войне мы – скорее всего, погибшие: «травой поверх засейте наш окоп» (формула поставлена в сонетный замок, чтобы накрепко запечатать могилу). А кто ещё не – у тех жизнь проходит, «как на пересылке или в хосписе». Но именно такая жизнь и потребна стране и обществу, именно такой голый человек на голой земле, или даже под землёй, в шахте и штольне, – «наземного отечества оплот». В конечном счёте дело не в тюрьме и не в войне, а в человеческой природе:
страшней тюрьмы
потеют наши лбы
и яростней войны
алеют наши язвы
Всё уже свершилось, ничего больше не случится: «идущим лесом наступает на территорию глыба конца истории» (тут-то территории, как явствует из пророчества шекспировской ведьмы, и конец). А в мире, где ничего не происходит, не меняется, – нет и надежды. Если же вдруг она и брезжит – то оборачивается апокалипсисом как единственным средством против деградации и распада:
мы не рабы рабы не мы и это
не вой собак а крайний зов трубы
А после апокалипсиса – «пускай нас отмажут на божьем суде»: обитатели этого мира заслуживают снисхождения, поскольку, простыми словами говоря, и до суда жили в аду.
Там, где ничего не происходит, нет и смены поколений – есть только временной круговорот, не двигающий жизнь вперёд:
новый ярус борзой поросли
повылазил из яслей
и с невиданною скоростью
смерть становится ясней
Молодость ничего не стоит («малолеточка за хавчик на капот / мелкотравчатым захватчикам даёт»), старость стоит столько же. А собственное поколение, из которого говорит говорящий в этих стихах, движимо заданными то ли социально, то ли экзистенциально шаблонами и рамками: «пой ровесники песню какую дают», – и все дороги в этих рамках равным образом ведут в никуда: «меня и сегодня колотит <…> / от тех кем могли и не стали / и наоборот». Все привычные оправдания бытия перестали работать – или, если угодно, истёк срок действия любых иллюзий по этому поводу:
по старинке поседеем на двоих
дочерей сдадим кому не надо их
и припомним всякую досаду
все измены все упрёки каждый чих
– вот и всё семейное счастье.
в ладони взявши уд
как по деревне пленные бредут
когда конвой отпустит за травой
пройдём дорогой славы мировой
– вот и вся литературная карьера. Вообще участь поэта, движущегося «обочиной истории / через чахлой речи пустыри» в компании пары-тройки собратьев-отщепенцев, ничем не отличается от участи солдата (война) и преступника (тюрьма): «как остальная чернь и челядь», он сгинет без следа, поскольку «у всех один удел паршивый / и кто слуга отчизны верный / и кто её щегол плешивый» – образ Мандельштама в финальной строке этого стихотворения возникает вслед за отсылками к Пушкину и Лермонтову, утверждая, тем самым, общеобязательную истину для русской культуры.
