Холодные зеленоватые волны тяжело плескались за бортом, больше похожие на густой кисель, чем на жидкость. Местами в них, будто клецки в супе, плавали серые комки льда. Винты нашей посудины, вращаемые шумным паровым двигателем, с ощутимой натугой врезались в толщу воды, оставляя позади белёсый пенный след. Двигались мы раздражающе медленно, и порой мне казалось, что всё-таки затея отправиться в Самусь по реке была не самой удачной.
Впрочем, менять что-то уже было поздно. Да и хозяина баркаса винить было не за что – он и так выжимал из этого ржавого корыта максимум, особенно если учесть, что шли мы с серьёзным перегрузом. А перегруз возник из-за того, что состав нашей маленькой спасательной экспедиции сильно расширился. Из своей вылазки с Путилиным я вернулся домой в самый разгар грандиозной ссоры. Ор стоял такой, что стёкла в окнах дребезжали – Варя кричала на братьев, Демьян – на Раду, Полиньяк – на Варю, братья – на Полиньяка. Сходу сориентироваться в этом многоугольнике было сложно, да я и не пытался – рявкнул в итоге на всех, присовокупив давление Морока.
Это сработало, но ненадолго. Главным предметом спора по-прежнему было то, кому ехать выручать отца Вари, а кому оставаться дома. К моему удивлению, в Самусь собралась уже даже Рада. Ну, ладно Демьян, но она-то куда?
Хотя, на самом деле, дилемма была нешуточная. После того, что произошло ночью, особняк тоже был не очень-то безопасным местом. А вдруг Стая придёт мстить за своих вожаков? Или спектакль с вывозом Беллы не сработает, и к нам заявятся «молотовцы»? Да и вообще, мало ли что может случиться, пока нас не будет?
В итоге, проспорив до самого обеда, мы пришли к общему мнению, что ехать нужно полным составом. Я пытался уговорить остаться хотя бы Полиньяка – чтобы тот приглядел за рабочими и передал послание Путилину, когда тот вернётся. Но Жак отказывался наотрез, и я в конце концов сдался. Будем надеяться, что вся эта вылазка не займёт много времени. Может, нам вообще повезёт и обернёмся сегодня же к ночи.
Хорошо хоть с баркасом никаких заминок не случилось – отплыли мы без промедления, отчалив от небольшой пристани в устье Ушайки. До Самуси по воде даже при нашем перегрузе – часа три ходу, так что должны добраться засветло. Главное теперь – продержаться эти три часа, что оказалось не такой уж простой задачей.
Мало того, что семейное выяснение отношений между Колывановыми продолжилось и в пути, а у Полиньяка от качки вдруг разыгрался приступ морской болезни. Так ещё и подопечные Ильи – три здоровенных полуволка – тоже не очень хорошо переносили транспортировку по воде и, несмотря на все уговоры хозяина, время от времени принимались дружно подвывать, чем вносили свой весомый вклад в общую нервозную обстановку.
Островком спокойствия был только ещё один питомец Ильи – какая-то разновидность совы с серо-белым оперением и огромными полусонными глазищами – который сидел, нахохлившись, на крыше каюты, таращась на всех с презрительной мордой. Как чуть позже пояснил Илья, это неясыть, зовут его Пухляш, и в светлое время суток он обычно не в духе.
В целом, если бы не нервозная обстановка на борту и не промозглая погода, путешествие по реке было даже интересным. Места вокруг были суровые, но по-своему живописные – мы плыли между заросших густым лесом берегов, мимо каменистых вытянутых островков, разделяющих русло на два, а то и три потока, мимо небольших деревенек со старыми дощатыми причалами, у которых покачивались разномастные лодки.
Как объяснил хозяин баркаса – хмурый бородатый мужик с красным распухшим носом, выдающим в нём заядлого пьянчугу – судоходный сезон на Томи обычно заканчивается к середине ноября. К этому времени уже начинаются серьёзные морозы, из-за которых лёд на реке быстро нарастает. Крупные корабли, способные пробивать ледяную корку, ещё курсируют какое-то время, но к середине декабря река уже точно превращается в санный путь – по льду передвигаются на собачьих или конных упряжках.
В Самусь капитан взялся плыть только после некоторых уговоров, сдобренных аж тремя пятирублевыми бумажками.
В пути мы с ним разговорились – я залез к нему в крохотную рубку, где он, орудуя деревянным колесом с кучей рукояток по периметру, рулил судном, попыхивая при этом здоровенной самокруткой из газетной бумаги. Здесь у него было даже по-своему уютно, если притерпеться к дерущему глотку табачному дыму.
– А чего в Самусь-то не хотел плыть, дядь Степан? – спросил я.
– Не плыть, а идти! – буркнул он. – Плавает только эт самое…
– Ну, понял, понял, извини. Так как там вообще? Что за деревня, можешь рассказать?
– Могу, что ж не могу-то… Я туда раньше часто наведывался, особенно по молодости. Зазноба там у меня была, значится. Дочка бортника. Справная девка была, с вот такенными этими самыми…
Он, умилившись воспоминаниям, свободной рукой очертил в воздухе нечто округлое.
– Я ещё шутковал – это тебя, Любаня, не пчёлы ли накусали-то?
– Ну, а сейчас-то там чего?
– Сейчас… Неладное там что-то деется последние пару лет, – нехотя признался он. – Деревня-то большая, зажиточная. И лесопилка там, и коптильни, и пасеки, и чего только нет. Церковь своя даже раньше была. И даже гарнизон небольшой стоял. Казармы до сих пор остались, но их больше под склады используют.
