Со стоном прижав к ране тряпицу, Леха прикусил губу и, переждав, когда вспыхнувшие перед глазами звездочки исчезнут, осмотрелся. От погони ему, похоже, удалось оторваться. Голоса преследователей стихли где-то в тайге. О чем именно говорили солдаты в странной форме, было непонятно, но одно Леха знал точно. После случившегося его просто убьют. Да, впрочем, иного и ожидать не стоило. Ведь случившееся безвластие давно уже отменило все законы и правила.
А ведь до всего этого страна не так уж и плохо жила. И чего людям не хватало? Этот философский вопрос Леха не раз задавал и себе, и всем тем, кто постарше и поумнее, а вот ответа на него так и не получил. Бросив быстрый взгляд в небо, парень понял, что до темноты еще долго, и решил поискать место поукромнее.
– Нужно к долгому ручью идти, – еле слышно проворчал парень и, тяжело поднявшись, нырнул в подлесок.
Он еще не знал, что этот странный и страшный день изменил всю его дальнейшую жизнь. А ведь ничто не предвещало такой беды. Они с отцом привычно собирались на заливной луг. Нужно было сена накосить до осенних дождей. Война войной, а скотину кормить надо. Отцу одному с таким делом было не справиться. Искалечило его на германском фронте. Осколок снаряда срубил кисть левой руки.
Вот и списали вчистую реестрового забайкальского родового казака. Вернулся он хоть и калекой, а все одно с прибытком. С тех трофеев и коня купили, и коровку. Лехе самому через два года предстояло в реестр экзаменацию держать, но, похоже, не будет никаких испытаний. Нет больше ни реестра, ни империи, которой казаки от создания времен служили. А теперь, похоже, и станицы не стало.
Адмирал Колчак, поддерживаемый иностранными государствами и опираясь на штыки их солдат, издал указ, по которому в армию забривали всех мужчин от шестнадцати до пятидесяти лет. Вот и пришли в станицу солдаты с парой колчаковских офицеров, набор проводить. Леха уже запряг коней в телегу и уложил в нее косы, чтобы на лужок ехать, когда на подворье ввалились эти бесы.
Сначала к отцу сунулись, но когда руку его приметили, отстали. А после за Леху принялись. Осматривали, словно жеребца на торгу. Вот Леха и не стерпел. Двинул одного из иностранных солдат в рыло. Да так, что тот башкой в стену сарая влип. Остальные солдаты за оружие схватились, да только отец не зря одним из лучших рубак в эскадроне был. Подхватил он черен от лопаты и в пять ударов всех непрошеных гостей по двору раскидал. Вот тут-то офицеры и засуетились.
– Ты что же это, казак, государству служить отказываешься? Дезертируешь? – зловеще поинтересовался штабс-капитан, выхватывая из кобуры револьвер.
– Я, ваше благородие, свое отслужил и списан из реестра по ранению, – фыркнул отец, вскидывая обрубок левой руки. – А сына не тронь. Ему еще возраста нет. Мал он еще для войны.
– И сколько ему? – оглядывая Леху, уточнил штабс-капитан.
– Пятнадцать только.
– Врешь. На вид все восемнадцать есть, – не поверил офицер. – Здоровенный мужик. Солдата вон приложил так, что до сих пор встать не может, – кивнул он головой на служивого под стеной сарая.
– Не с чего мне врать, – гордо выпрямился отец. – Вон в церкву сходите. Там в книге все записано, – ткнул он обрубком руки в сторону церковной маковки.
– Ничего. Не переломится, – усмехнулся офицер, поводя стволом револьвера. – Шагай, парень. Пора родине послужить.
– А где она, та родина? – не удержавшись, сплюнул Леха. – Даже вас вон иноземцы защищают.
– Поговори мне еще! – вызверился штабс-капитан, снова вскидывая оружие, и тут отцовский черен от лопаты с хрустом ударил его по кисти руки.
Будь у отца шашка, быть бы тому офицеру калекой, а так только сломанными костями отделался. Леха прыжком кинулся к выпавшему револьверу, и тут же грянул выстрел. Один из солдат успел выстрелить. Бок обожгло. Упав, Леха перекатился на спину и, вскинув подхваченный револьвер, трижды нажал на спуск. Трое солдат, старательно дергавших затворами своих винтовок, упали.
Дрын, подхваченный отцом вместо оружия, треснул второго офицера по голове и тут же хлестнул по спине того, что выронил револьвер. Теперь оставалось только добить их и, собрав семью, уходить в тайгу, на заимку. Такого колчаковские офицеры безнаказанным не оставят. Это Леха понял сразу, едва увидев трупы убитых им солдат. Тяжело поднявшись, он прижал ладонь к левому боку и, испуганно глядя отцу в глаза, тихо прохрипел:
– Прости, батя.
От боли в горле пересохло. Грустно усмехнувшись, отец деловито подобрал один из упавших карабинов и, протянув его Лехе, скомандовал:
– Патроны с них возьми. Первый трофей ведь. И погоди немного. Я сейчас.
Он скрылся в доме, чтобы через несколько минут вернуться со своим походным сидором, туго набитым чем-то. За поясом отец нес свой любимый кавказский кинжал. Подарок побратима из терского казачьего воинства, с которым побратался еще в турецком походе.
– Держи, – сунул он Лехе сидор. – К бабке Чин ступай. Она тебе рану быстро залечит. Повезло, только шкуру малость попортили, стрелки, – презрительно усмехнулся отец, внимательно оглядывая рану на левом боку парня. – Сюда пока не суйся. Пусть уляжется все.
