…Что вы называете старыми друзьями, друг мой?
Одни из них слишком старые, другие еще не совсем друзья.
Бернард Шоу
Количество дорогих твидовых пиджаков на квадратную милю аккуратно подстриженной лужайки наводило на мысль, что в Англии по-прежнему нет проблем с выращиванием тонкорунных овец, а стало быть, наш высокочтимый лорд-канцлер может преспокойно восседать на мешке шерсти, открывая заседания Парламента. Темная строгая клетка, делавшая костюмы утонченно-элегантными, сегодня была призвана стереть все различия, ибо в этот ясный весенний день не было ни служащего «Форин-офис»,[1] ни директора банка, ни лорда-мэра, ни камергера двора – были мы, единые и сплоченные выпускники Итонского колледжа одного уже незапамятного года. «Гаудеамус игитур, ювенус цум сумус»[2] рокотало под сводами зала, помнящего еще прапрадедов нынешних запевал. Сегодня, как много лет назад, каждый из нас, сбросив дома или в кабинете свой официальный имидж, мог вновь ощутить себя частицей старинного мужского братства под названием Итонский колледж.
О, эта великая кузница государственных кадров, из горнила которой явился миру цвет британского общества! О, этот тайный клуб, в котором поколение за поколением вынашивались планы глобального переустройства мира и закладывались краеугольные глыбы будущих головокружительных карьер!.. Так думал я, один из многих, примчавшихся сегодня на зов сигнальной трубы к воротам любимой школы. Думал, с невольной тоской оглядывая пиршественный стол и раскрасневшиеся от выпитого лица тех, кого в последнее время мог видеть лишь на страницах «Таймс» и «Кроникл».
В своих парадных мундирах мы с закадычным другом Джозефом Расселом, XXIII герцогом Бедфордским, смотрелись черными воронами в клетчатой великосветской толпе. Честно говоря, за годы, прошедшие с момента выпуска, это был первый случай моего появления в Итоне. Но когда нынче утром Зеф Рассел ввалился в мою холостяцкую каморку, оглашая ее криком: «Какого черта?! Сегодня юбилей!», что-то ностальгическое кольнуло в сердце, впуская туда полузабытые юношеские воспоминания…
И вот теперь я имел полную возможность расплачиваться за неуместный душевный порыв. За все прошедшие годы я, пожалуй, не вытерпел стольких похлопываний по плечу и снисходительных взглядов на мои капитанские погоны. «Оу, – точно говорил каждый подходящий вплотную однокашник, – неужели ты все еще капитан? Ну ничего, брат, всякое бывает. Зайди ко мне на следующей неделе – я созвонюсь, с кем надо…»
– Оу, Уолтер, старина! Сколько лет! Ты все еще капитан? Ну ничего, бывает! – Мэнис Стрикленд, некогда кудрявый юноша, ныне имеющий лоб, перетекающий в затылок, и в прежние годы не отличался тактом. Ныне же с высоты поста заместителя министра финансов он покровительственно поглядывал на обоих записных классных драчунов и не видел ни малейшей необходимости прятать едкую усмешку. – Впрочем, этого следовало ожидать. Хотя, – он словно по пальцам сосчитал звезды на моем погоне и перевел взгляд на знаки различия на погоне Рассела, – Зеф уже полковник. В мирное время чинопроизводство коммандос продвигается медленно. – Мэнис указал на объятую пламенем саламандру на моем мундире. – Первый отряд, если не ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – старательно глядя поверх головы Стрикленда, проговорил я.
– А мне, честно говоря, больше нравится Беллерофонт.[3]
Мы с Расселом напряглись, как по щелчку. Историю о Беллерофонте каждый из нас слышал не одну сотню раз.
– Мой прапрапрапрапрадед Роберт Монтегю был лейтенантом на фрегате «Беллерофонт», который вывозил из Франции самого Наполеона Бонапарта. И можете мне поверить, это злобное чудовище, доставившее столько бед Англии, было раздавлено, сокрушено, словно брокер, проигравшийся на бирже. Он был полным банкротом!
– Мэнис, – увещевающе начал XXIII герцог Бедфордский, – ты уже рассказывал эту историю.
– Нет-нет, вы послушайте! – хватая нас за руки, настаивал изрядно подвыпивший финансист. – Он был полным банкротом! Куда девалось его величие, его гонор? Это уже был не покоритель Европы, а толстый корсиканский недомерок в затасканном егерском мундире! Он предлагал моему пращуру сто тысяч фунтов и столько же каждому офицеру корабля, если они возьмут курс на Америку. Вы только представьте себе! Беглый император, разводящий индюшек в каком-нибудь Кентукки. А между тем могло быть и так. Но мой прапрапра…
– Прапрадед, – продолжил Рассел.
– Да, именно он, – утвердительно кивнул неуемный рассказчик. – Лейтенант Монтегю был в тот вечер вахтенным офицером. Он вошел к Наполеону и сказал ему: «Сир, императору не зазорно быть пленным. Это поворот судьбы, а она в руке Господней. Но стать беглецом и копаться в индюшачьем дерьме (да-да, он так и сказал – индюшачьем дерьме!) недостойно императора».
– Замечательные слова, – не выдержав затянувшегося монолога, оборвал XXIII герцог Бедфордский. – А когда император вернулся с Эльбы, он прислал твоему предку орден Почетного легиона. Замечательная история! Кстати, мы ее уже как-то слышали.
– Да? – Стрикленд наморщил лоб по всей его длине. – Разве?
– Абсолютно точно, – с военной четкостью подтвердил представитель ее величества в Институте Экспериментальной Истории, сотрудниками которого мы оба имели честь состоять. – А сейчас извини. Сам понимаешь, служба! К великому сожалению, мы вынуждены вас покинуть. – Мой друг развел руками, демонстрируя, что наше сожаление никак не меньше той рыбины, которую он вчера поймал, рыбача на берегу Темзы. – Капитан Камдейл, следуйте за мной!
