Ад полон добрыми намерениями и желаниями
Джордж Герберт
* * *
Село, спрятавшееся среди невысоких холмов, окаймляющих прибрежную равнину, мало чем отличалось от других таких же. Уступами, словно прилепленные друг к другу, на поросших маквисами и буком склонах, теснились построенные из подручного белого известняка и покрытые светло-коричневой черепицей одноэтажные домишки.
Сельчане, подавляющее число которых, за исключением чудом выживших здесь после последней балканской войны и этнических чисток нескольких сербских семей, представляли албанцы, уже не помнили, как в их селе появился, а позднее и поселился на его окраине, примыкавшей к берегу вечно изумрудного Адриатического моря, этот человек.
Его фамилия – Ньюман, могла быть равно как немецкой, так и английской. К тому же, один сельчанин – серб, случайно подслушавший, как однажды новый сосед на повышенных тонах разговаривая с каким-то толстым незнакомцем европейской внешности, употреблял слова, явно имевшие славянские корни, предположил, что он может быть поляком, украинцем или даже русским! Устав ломать голову над его национальной принадлежностью, а также происхождением безупречного английского, на котором он объяснялся с капитаном как-то причалившей к пирсу дорогой морской яхты, народ постепенно махнул на чужака рукой, смирившись, в конце концов, с его существованием.
О том, что он доктор, сельчанам рассказал бедняга Генти, до войны бывший вполне удачливым рыбаком и главой большой, многодетной и шумной семьи. Сорвавшейся с пилонов натовского бомбардировщика ракете было всё равно до его отеческих чувств, и она, не долетев пары километров до сербского авангарда, угодила прямо в дом Генти, мгновенно отобрав у него вместе с семьёй и смысл всей его мужицкой жизни. Вот тут-то в селе и появился Ньюман, уведший за собой прямо с руин родового дома практически невменяемого от горя рыбака.
Постепенно доктор отремонтировал полуразрушенный пустующий дом, купленный им за бесценок, пристроил к нему ещё несколько чуть меньших размером строений и надстроил над старым каменным забором новый, спрятав от любопытных глаз за трёхметровой высоты глухим ограждением своё жилище.
Мирная послевоенная жизнь потихоньку входила в своё русло, и к доктору привыкли, отмечая лишь регулярно появляющиеся в селе дорогие машины или причаливавшие со стороны моря к дому затворника катера.
* * *
Сделав скальпелем последний разрез и аккуратно извлекши из распростёртого на операционном столе человеческого тела печень, доктор Ньюман осторожно, не доверяя даже надёжному Генти, сам лично уложил её в криоконтейнер. Внимательно осмотрев содержимое переносного хранилища, и оставшись довольным увиденным, он, неспеша, закрыл крышку и только после этого позволил себе сначала снять хирургическую маску, а затем и перчатки, швырнув их в мусорную корзину. «Все, хватит на сегодня», – подумал черный трансплантолог, но, что-то вспомнив, взял маленький, увесистый, чтобы при ударе не отскакивал, остеотом – острейшее хирургическое долото, и аккуратно приставив к темечку трупа, несколько раз сильно ударил по нему специальным молотком. «Тук, тук, тук», – отозвалась звонкая сталь. Не сумев пробить кость, доктор раздосадовано отбросил инструменты и вышел из операционной.
– Генти, это уберёшь, а потом… как обычно, – на диалекте, представлявшем собой странную смесь североалбанского, итальянского и греческого языков, доктор обратился к стоявшему поодаль от операционного стола небритому, мрачного вида мужчине, молча кивнувшему в ответ и тут же направившемуся в угол комнаты, где среди разного медицинского инструментария ожидала своего часа хирургическая пила.
Стараясь не смотреть в лицо трупу, еще недавно бывшим четырнадцатилетней девчонкой, легкомысленно отправившейся в поисках приключений в один из ночных клубов Белграда, мужчина, как заправский мясник, сначала отделил от тела голову с пустыми глазницами. Окровавленные, лишенные роговиц глазные яблоки ненужными ошмётками лежали здесь же в сгустках крови и лимфы – самое ценное из них уже было заботливо упаковано для транспортировки.
Генти, так и не свыкшийся за три года со своим ремеслом и старательно заливавший алкоголем жуткие видения, посещавшие его теперь не только бессонными ночами, но и днём, знал, что дальше будет легче и, привычно отделив пилой конечности, разделал на равные части само тело. Вытерев о фартук руки, развернул заранее приготовленный непрозрачный пластиковый пакет для мусора и сложил туда часть того, что ещё несколько часов назад было человеком. Потом так же методично, как и первый, он наполнил второй мешок, а за ним и третий. «Ближайшие три дня в море точно не выйти – шторм. Жаль…», – невесело вздохнул бывший рыбак и поплёлся вниз, где в цоколе дома была устроена кочегарка, время от времени служившая крематорием для человеческих останков.
