Ночь давила – чугунные тиски сжимали череп. Плыли низкие тучи. Смутно выделялось зарешеченное окно, стены, потолок, кровать в шаге от окна. Одноместная палата медпункта колонии строгого режима находилась обособленно от прочих.
Завозился человек на кровати, подался к окну. Натянулась цепочка наручников. Обзор был ограничен, но большего и не требовалось. Мужчина застыл, только сиплое дыхание вырывалось из нездоровых легких. Часы отсутствовали, но он мог определить время с незначительной погрешностью.
Приближалась полночь, колония спала. Из темноты проявлялись фрагменты построек: угол бездействующего свинарника, подсобные сараи. Плыли, плотно сбившись, кудлатые тучи.
Пациент не шевелился, текли минуты. Чуткое ухо уловило шум. Мрак как будто рассеялся, обрисовалась сторожевая вышка, забор с колючей проволокой, далее – безграничная тайга.
У наблюдателя был бугристый лоснящийся череп, толстая шея в складках. Явно не доходяга – за годы, проведенные в местах лишения свободы, сохранил физическую форму.
За окном что-то происходило. Крались тени – из того же заведения, только из «общего» крыла. Перебегали, пропадали в темноте.
Дыхание участилось, пот покрыл лицо. Значит, не просто языками трепали…
Мужчина вернулся на кровать, откинул голову. Справился с волнением, отбил костяшками пальцев по стене условную дробь. Посторонних быть не должно, охранять каждую палату – вертухаев не напасешься…
Он ждал, заговаривал волнение. Дерзайте, насильники и убийцы, флаг вам в руки, протопчите дорожку…
Скрипнула дверь, в палату проник один человек. Ну, что ж, почти успел… Он сдавленно дышал, волновался. Лица не видно – черное пятно. Поскрипывали форменные сапоги. Он нагнулся, открыл ключом замок наручников, придержал, чтобы не брякнули. Арестант размял затекшее запястье, прошептал:
– Не обманул, Петр Афанасьевич, молодец. Буду должен. Страшно, поди? Ты уж не храбрись, признайся.
– Страшно, Павел Евдокимович, – свистящим шепотом отозвался вошедший. – Стыдно признаться, челюсти от страха сводит… Но не подумайте, не отступлюсь, сделал все, как надо. Я этим сволочам даже с того света гадить буду, не представляете, как я их ненавижу… Но это лирика, забудьте. Меня никто не видел, охрана в этой части зоны небольшая. Только двое – на тропе за колючкой. Еще в дежурке на входе двое, но вы сказали, что с ними справитесь… Бархан и его люди, кажется, ушли, надеюсь, они знают, что делают… Если все по плану, то сигнализация не сработает. Если пойдет не так – возвращайтесь, что-нибудь еще придумаем…
– Ну, это вряд ли, Петруха, – ухмыльнулся заключенный. – Есть такое понятие – точка невозврата, боюсь, к тому времени я ее уже пройду…
– Не понимаю, о чем вы, Павел Евдокимович… – Шепот сотрудника колонии срывался от волнения. – Ладно, вам виднее. Держите сумку, я все собрал. Здесь лямка, закиньте за спину, чтобы не мешалась. В сумке одежда, сапоги, вяленое мясо, дэта от комаров – несколько флаконов, без нее вы просто не выживете… Давайте, Павел Евдокимович, удачи вам, не поминайте лихом!
– Да что ты, Петруша, буду поминать только добрым словом… – Павел Евдокимович поднялся, прислушался к работе организма – вроде, не сбоило. – Ну, спасибо, друг, выручил…
– Подождите, – спохватился помощник. – Дайте мне в челюсть, да не жалейте. Желательно, чтобы сознание потерял. Может, и пронесет, не разберутся, в чем дело. Я скажу, что вы меня вырубили и ключ от наручников забрали.
– А сумка с вещами сама собралась? – утробно засмеялся Павел Евдокимович, – Да ты не грейся, на этот счет, Петруха, есть другая идея…
Откуда взялся в тюремной одежде хирургический скальпель? Похоже, запасы в эту ночь делал не только верный помощник. Лезвие, как в масло, вошло в живот. Сжимать рукоятку было неудобно, но убийца старался. Инструмент использовался по назначению – для разрезания глубоких тканей.
– Павел Евдокимович, вы что?.. Зачем? – Петр задохнулся, выпучил глаза. Схватился за руку убийцы, но повлиять на ситуацию уже не мог. Рука ослабла, повисла. Лезвие продолжало рвать внутренние органы. Несчастный захлебнулся хлынувшей изо рта кровью, подкосились ноги. Убийца аккуратно пристроил его на пол, вытер о китель окровавленные руки.
– Вот так-то, Петруша. Извини, но добрые дела не остаются безнаказанными… Но все равно – спасибо, дорогой.
В ногах появилась упругость, тело наполнялось силой. Три года он готовил себя к этому дню, украдкой качал мышечную массу, наедался – голодом людей в советских колониях не морили. Он готов был на все, лишь бы вырваться из этой дыры. Главное, прочь, а там будет видно, есть определенные задумки…
Он высунулся в темный коридор, выждал, заскользил, прижимаясь к стене. Охрана в коридоре не беспокоила. Русская душа – пока гром не грянет… Инструкции выполняются только во время проверок. В крыле находился лишь один пациент из закрытого блока. Куда он денется, прикованный к кровати, да еще и с коликами в желудке? Двое находились в «предбаннике», не спали, увлеченно беседовали. Они сидели за стеклом и решеткой, имея собственный выход из здания – вооруженные, если память не подводила, табельными пистолетами Макарова.
