Зарезали балерину Вечную. Вечная – это её фамилия по второму мужу. Балериной она была в девическую пору. Лет пятнадцать тому назад вытанцовывала в группе кордебалета на подмостках областного оперного театра за восемьдесят рублей в месяц. Зарезали её кухонным ножом, пахнущим селёдкой. Колотая рана в области сердца. Совсем мало крови – и мгновенная смерть.
Труп лежал на полу кухни. На белой, со следами штопки кофточке – засохшее пятно бурого цвета. Зелёная юбка в клетку и спущенные до колен капроновые чулки… Так записано в протоколе. Протокол осмотра дописали, труп завернули в половичок и увезли в морг.
Расследование шло точно по методике. Просто, основательно и с той опытностью, которая позволяет плотнику вгонять в доску гвозди с одного удара, а следователю – обнаруживать преступника с первого взгляда на место происшествия. Времени прошло совсем не много, но предшествующие события, специфически называемые обстоятельствами преступления, выстроились в логическую цепочку.
Нервно возбуждённый хозяин квартиры: седой и высокий, бородка клинышком, которому для пущего сходства с Дон Кихотом не хватало помятого тазика на голове, рассказал всё очень подробно и почти без наводящих вопросов. Рассказал, во сколько собралась у него на квартире компашка «мальчиков и девочек», перечислил всех по именам, даже тех, кто просил не упоминать их по-дружески. Упомянул и некого «Сашу», которого сам хозяин и пригласил на вечеринку, поскольку этот Саша когда-то оказывал ему некоторые услуги, а совсем недавно, вернувшись из длительной командировки, хотел немного поразвлечься.
По словам хозяина квартиры, были и мужья с женами, и просто – мужчины с дамами. Всех их, насколько стало ясно, объединяла высокая любовь к искусству. Все собравшиеся, за малым исключением, в прошлом – слуги Мельпомены, а некоторые – и по сей день. Собрались просто так, без веской причины, поговорить, пообщаться. Убитая была без мужа. Мужа своего она вообще не уважала, тот у неё – токарь или слесарь, и в искусстве ни бельмеса. Сама же она без него, то есть без искусства, жить не могла. Когда-то, три или четыре года, числилась балериной, а потом вышла из формы, списали за профнепригодность. Банальнейший случай. Затем, естественно, муж, семья, дети… житейская волны, мутная заводь. А она всё жила в тех трёх годах своей молодости. – Это, наверное, кажется странным? – хозяин квартиры склонил голову к плечу и постарался заглянуть в глаза следователю. Тот на вопрос никак не среагировал, и тогда, помолчав пару секунд, хозяин попросил разрешения выразить своё умозаключение о вероятном убийце. Ему разрешили. – По-моему, тут замешан мужчина, с которым она выходила на кухню. Н-да, по-моему, мужчина. Женщина может решиться на убийство только из-за ревности и, что тоже допускаю, из зависти. Но Вечная не из тех, кому ревнуют или завидуют. Она – особа по-женски тусклая, блёклая, фигурка эм-э, костлявенькая, этакая килечная. И, знаете ли, запах от неё какой-то такой… неприятный иногда, – свидетель сморщил свой хрящеватый нос. – Вы, конечно, поинтересуетесь, почему же она была вхожа в нашу компанию? Я отвечу: из жалости… Для Вечной – поговорить о театре, об артистах, о постановках… – это всё для неё. Единственный интерес в её жизни, я уже говорил… Лиши её этого – она бы пропала. На своих всех работах она долго не задерживалась. Не было у неё ни прилежания, ни квалификации какой-нибудь. Последнее время она, кажется, где-то в магазине уборщицей пристроилась, и раньше – в том же духе… Извините, я отвлёкся. Вероятный преступник, по-моему, тот, кто выходил с ней на кухню. А на кухню с нею выходил… Саша. – Свидетель сделал паузу, ожидая увидеть на лице следователя произведённый эффект. – Больше никто… Только убедительно прошу в протокол мои слова не записывать. Должны меня понять – я живу один, натура у меня творческая, впечатлительная…
Под утро в кабинет следователя ввели Сашу, снятого с пригородного автобуса. Следователь, измученный борьбой со сном и преступностью, взглянув на доставленного слипающимися глазами, без труда признал в нём представителя постоянной клиентуру.
– Давно на свободе?
Доставленный, мосластый дядя лет за сорок, уже раздетый до пояса опытными операми, ища сочувствия, вздохнул:
– Ещё недели нету…
– И не будет, – без сочувствия пообещал следователь. В молчаливом ответе – «ещё посмотрим» – Саша обнажил под верхней губой рандолевые коронки, опустил между колен длинные руки. Шумящие в крови пары алкоголя оберегали сознание от страха перед наступающими последствиями.
– Это что? – сунув под нос задержанного снятую с него рубашку с крапинками бурого цвета, спросил следователь. – Твои отпечатки на ноже. Будем брыкаться – или поговорим конкретно? Ты, я смотрю, тюрьмой учёный.
Саша кисло улыбнулся и сказал «пиши».
То ли от постепенно наступающей профессиональной деформации, то ли от каждодневного перенапряжения в однообразном калейдоскопе человеческих драм, следователь не чувствовал ни жалости к убитой балерине, ни ненависти – к её убийце. Он даже радовался, что всё сходится так просто, всё стыкуется по шаблону криминалистики. Вот допишет сейчас допрос, вынесет постановление о задержании и уедет домой спать.
