Сегодня утро снова началось внезапно. Как будто щелкнул затвор фотоаппарата.
– Андрюха, а ну подъем! – голос брата Пашки был, как всегда, настойчив и резок. Порыв ветра за окном и то мягче бывает.
Я попытался щелкнуть затвором своего глазного фотоаппарата. Опять… резкая вспышка боли накрыла меня с головой. Поганый софит! Надо же ему было треснуть на прошлой выставке прямо перед моими глазами, теперь мало того я весь чешусь от заживающих ожогов, так еще и глаза открыть не могу ни на секунду. Затвором своего фотоаппарата я щелкаю весьма умело, уже на три выставки в галереях нащелкал, а вот тут. Хоть бы руководство или инструкция была. Желательно пошагово: наклонить голову влево, высунуть язык, нажать на глаз, открыть глаз, попыхтеть от боли, закрыть глаз… Что за ерунда лезет с утра в голову?!
Я поморщился. Пашка рядом болтал что-то про новые объективы. Я его почти не слушал, занятый собой. Лир. Ну конечно, преуспевающий фотограф, Андрей Зимин. Был. «Наш парус в море новых возможностей фотографии». Дурацкая строчка из чьей-то статьи накрепко засела в голове. Если бы я еще ее видел, а не представлял…
Объектив без тела. Тело без объектива. Фотограф без фотографа. Скороговорки сыпались ручьем.
Пашка где-то рядом смеялся и тыкал меня чем-то в плечо. То ли одним пальцем, то ли двумя. Теперь не разберешь…
Я мрачно усмехнулся, и повернул голову в сторону звука, стараясь, чтоб не дрогнул голос:
– Паш, сколько дней уже?
Смех резко прервался. Пашка сидел тихо-тихо и, наверное, сейчас с грустью взирал на меня своими большими черными жучками. Его глаза всегда были чем-то приметным. Абсолютно обычное скуластое лицо, не-то русые, не-то темные вихры. Лоб, щеки, никаких ясных и отмеченных печатью красоты линий. Но глаза, эти жучки-буравчики, которые всегда горели от нетерпения, как у дикого волчонка, делали Пашку каким-то особенным.
Глаза – это зеркало души. Душа у Пашки точно была особенная. Всегда нараспашку, ее движения тоже были настойчивы и упрямы, а еще внимательны, как и его взгляд. В глазах живет душа… получается, я сейчас тут скотина бездушная. Однако…
– Да пустяк, Андрюха. Два месяца всего! Врачи там твои, светилы-воротилы, говорят, динамика какая-то есть. Хрусталик, говорят, привыкает… Мыщцы там всякие. Да пройдет все, как корова языком слижет!
Я криво улыбнулся. Пашка не умел красиво говорить и умело врать. С самого детства. Единственное, что у него получалось мастерски – это свет. Зеркала, преломления, отражатели. Уже три года он работал со мной в паре – был осветителем и помощником в одном лице. Помогал он, безбожно ломая все и роняя, но освещал безумно и феерично.
– Ты свети, да не засвечивай, – я наугад вцепился в воздух и угадал, попав в предплечье брата. – Что вчера главврач сказал? Ты же с ним остался, когда меня на процедуры увели?
Пашка вздрогнул, когда я приблизил к нему свое лицо. Как мелкий щенок, лет на десять младше, брат выдохнул мне прямо в лоб воздух.
– Что, страшно? Говори, давай, – я приподнял мокрые от пота волосы со лба и снова уставился на него своими закрытыми глазами. Увы, открыть их мне было пока невозможно. Я говорю, пока, все еще надеясь на что-то.
Пашка громко сглотнул и выругался.
– Еще месяц, и можно будет.
– Что можно? Бегать, прыгать, читать, фотографировать?
– Открыть. – брат сказал это тихо и отодвинулся. Мои руки разжались, и я откинулся на подушку.
– Понятно, – я сказал это зло, даже не пытаясь скрыть раздражение.
– Андрюха, ну ты что…
– Вот именно, Паш, теперь я «что», а не «кто».
Пашка сидел молча и сопел, потом я услышал, что кровать стала легче. Ушел, обиделся. Глупая привычка обижаться на то, что я обругал его брата, то есть себя. Детская привычка. Эх, Пашка, Пашка…
2
Дни тянулись медленно, как жвачка, прилипшая к подошве ботинок. Кажется, что ногу можно оторвать сразу и снова пойти по своим делам, ан нет. За тобой все равно тянется липкая грязная нить, напоминая тебе о тех местах, где ты ее подцепил. А то и вообще эта дрянь въестся накрепко в твой след, мешая ходить.
Когда я понял, что мне выключили персональный свет, в голову как раз и начали лезть всякие разные незаметные вещи. Жвачка на тротуаре, цвет никеля на машине, мел на рукаве старого пальто… Мы не замечаем ничего, пока видим цель, к которой идем. В буквальном смысле видим. А кто-то, подобно мне превращает все это в профессию. Фотография. Запечатлеть то, что мы видим и не видим одновременно. Мы восхищаемся тем, что вокруг нас, тем, что мы видим каждый день, но не замечаем.
Подолгу на моих выставках я вглядывался в людей, которые с восторгом рассматривают кошачьи лапы, ветви деревьев, лучи солнца, девушек, которые одеты, так же как и они.
Я не понимаю людей. Улыбки, маски, лица, даже глаза… моя последняя выставка была посвящена взгляду из толпы. Привычное становится фурором, когда все остановили на этом взгляд. Так почему же фурор позже станет привычным, когда количество людей станет увеличиваться…
И все это фотография: моменты, снимки, фрагменты, мгновения… я всегда был в поиске, искал то, что не видели другие, чтобы догнать мир и заставить его взглянуть. Мой поток мыслей стал меня утомлять…
