Ясное синее небо озаряет поле ржи. Осока колышется будто морская волна, припрятав под собой пару дельфинов, только четвероногих.
Жизнь за пределами города пахнет свежими идеями, будоражущими сознание. Это симфония с запахом земляники, прохладная наощупь, как новое одеяло.
– Мариша.
Хочется подмахивать рукой, словно дирижёр. Это всё один большой концерт, да, именно он.
Будущее – за этими гениальными исполнениями, написанными самой природой – одиноким холодным ветром, завывающим, рвущим горло. Всё вокруг умирает и воскресает вновь и вновь. Трагично и болезненно. Но ты переживаешь это и возрождаешься, начиная с самого начала. Ты абсолютно чистый, как воды горной реки. Ты невинен, как дитя.
– Мариша! – орёт мать, и надоедливый пиздюк, всё это время пытающийся отыскать у себя в носу сундук с сокровищами, сдёргивается с меня наушники. Я замираю с разведёнными в разные стороны пальцами, но продолжаю ловить порывы ветра счастливым лицом. Я фантазирую, будто предков здесь нет. Только я, Питер Грегсон в наушниках и бегущие по коже мурашки. Всё дело в моменте. Вот он – смысл жизни. Мне даже не пришлось его искать.
– Мариша!
– Да что!? – рявкаю я, поправив наушники, и сажусь ровно.
Умеют же обломать кайф. А так хорошо всё шло. Сраная семейка.
Я кидаю взгляд на своего тупого братца. Мда уж, думаю, действительно – сраная. Этот семилетний пиздюк до сих пор не умеет читать и считать. Он отстаёт в развитии. Родители все извелись, пока искали, куда бы его пристроить. Этого… неудачного птенчика, без одного крыла и с пушком вместо оперения. Но со мной им повезло ещё меньше. Стёпа всего лишь не мог подтереть себе задницу или заговорить с человеком. Мне же приходилось пить сраные таблетки и глядеть на небо в клеточку раз в год, чтобы не навредить себе… или кому-нибудь ещё.
– Зря мы подобрали эту птицу, – тыча пальцем в укутанного в запасную футболку Стёпы птенца, говорит мать.
– Вы сами ему разрешили, – я вскидываю руки, намекая, что никак к этому дерьму непричастна.
– Дорогая, мама права, – подлизывается отец, бдящий за дорогой. Он любит это дело, ха-ха. Подлизаться, вот я о чём.
– Здесь пишут, – мать протягивает телефон через проём между кресел, но в руки мне не даёт. Разрешает читать только навесу, а когда я пытаюсь его перенять, она внезапно отдёргивается. Я демонстративно скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку кресла. Мама корчит рожу – это то, что я ненавижу больше всего – когда её лоб складывается в гармошку, и она смотрит на меня самым ужасным взглядом, будто я не дочь, а мелочь. Мелочь на её пути. – В общем, – она забирает телефон окончательно и решает зачитать сама: – нельзя спасать выпавших из гнезда слётков! Это естественный процесс и, судя по виду, нам попался птенец дрозда, – мама щурится, надевает очки и раздвигает экран пальцами, чтобы приблизить текст. Из-за стресса у неё ухудшилось зрение. Она так считает, хотя к врачу не идёт. Врачи для неё – не авторитет. – Надо его вернуть туда, откуда взяли!
– Дорогая, остынь, – вновь вмешивается отец. – Давай просто оставим его на каком-нибудь пеньке по пути.
– Так нельзя! Тут пишут, что первые пару недель они сами учатся ходить, летать и добывать пищу, а родители им в этом помогают. Всё как в жизни, Серёж!
– Мы уже далеко уехали, малышка…
– Вот нравится тебе со мной спорить! Поворачивай!
– Да зачем поворачивать? – беспечно спрашивает отец, в котором есть что-то от Боба Марли. И это точно не цвет кожи. – Мы уже столько километров проехали, зая.
У меня нет желания быть свидетелем их назревающей ссоры. Когда такое происходит, я чувствую себя просто отвратительно. Почти также отвратительно, как если бы застала их за сексом.
Я хватаю птенца и вытряхиваю его из футболки. Стёпа тут же начинает орать и щипать меня своими клешнями.
– Марина! – выкрикивает мать, замечая происходящее. – Серёжа, тормози, – и машина начинает сбрасывать скорость.
– Отвали! – выдернув руку из хватки братца, я поворачиваюсь к окну и выбрасываю птенца.
Тачка совсем останавливается, и только мы с отцом глядим в ту траву, куда шлёпнулся птенец.
Сперва кажется, что это конец. Финал короткой птичьей жизни, оборвавшейся по глупой прихоти моего брата.
Но спустя секунду птица выпрыгивает из травы и сразу ныряет обратно. Заросли начинают колыхаться всё дальше и дальше от нас.
– Видали! – кричу уже я, высунувшись в окно. – Убегает! Вы его тоже достали!
– Марина, быстро сядь на место! – фыркает мать, и я сажусь одновременно надевая наушники, когда она вновь заводит шарманку из фальшивых нравоучений. Вряд ли ей есть хоть какое-то дело до судьбы птенца. – Так нельзя, он же живой, а если бы поги… – её голос заглушает музыка. Машина трогается с места, и я прикрываю глаза.
Не хочу больше слушать никого из них, и ехать никуда не хочу. Хотя нет. Ехать – хочу, а приезжать – нет.
Родители отвалили целую гору бабла на эту поездку. В планах некого рода «реабилитация» для нас всех. Неполноценный отдых, раз уж на полноценный в Египте не хватило.
Мама говорит, что мы едем в «дома отдыха». Туда, типа, стягиваются люди со всей России, и там будут проходить всякие мероприятия, типа Ивана Купала. Языческие праздники. Но мои родители не язычники. Они, вообще-то, ни во что не верят и ничему не поклоняются, как и я сама. Хотя это не мешает им провести две недели в окружении религиозных фанатиков, раз всё дёшево и развлекательная программа насыщенная.
